Айша - Сакен Сейфуллин

теперь молодой джигит круглый год пас табуны своего названного отца. В зимнюю стужу, в смертельный буран он не раз промерзал до костей, зато летом беспощадное степное солнце дочерна сжигало ему кожу. Но кому мог пожаловаться приемыш? И разве была справедливость в том, что родные дети дяди росли в холе и неге, жили в изукрашенных юртах, восседали на бархатных коврах, ели казы, жирную баранину, пили кумыс, требуя исполнения всех своих прихотей. Чем он, день и ночь не покладающий рук своих, был хуже этих бездельников? Ведь все они - внуки одного и того же деда, но проклятое богатство развело их в разные стороны. И если бы не богатство, разве додумался бы отец отдать рябому старику, обремененному детьми, нежную Айшу, похожую на белую лебедь. Будь проклято ты, богатство! И будь проклята бедность, вековая спутница казаха!..

...Четверо подруг - Бибиажар, Муслима, Салима и Айша - лежали, обнявшись, на большой перине в тесной юрте с плотно закрытым тюндиком и шептались о всякой всячине, зная, что ночь, которую они прово- дят вместе,- последняя: завтра покидает аул Айша, а потом, глядишь, и остальные разъедутся.

Поздним вечером, когда и песни были спеты, и народ улегся, спутники

жениха прозрачно намекнули женщинам, что не худо бы свести жениха и невесту, как того требует обычай, их поддержали и джигиты аулов, но Айша отказалась наотрез. И куда, и жених ни с чем отправились восвояси, крайне недовольные также поведением Абиля, который твердо заявил отцу с матерью:

Айшу неволить не позволю. Пока я жив - этого не будет.

После чего обругал посланца бая Бименде, уважаемого Корженбая, и, вскочив на коня, исчез в темноте.

А землю тем временем поглотила тьма. канали вместе с джигитами Айдаром и Сериком охранял аул. Абиль вел себя странно: m и дело уезжал куда-то. под прикрытием ночной темноты, возвращался, снова уезжал...

Перевалило за полночь.

Лунный серп, похожий на отбитый краешек серебряного блюда, мчался от одной тучи к другой. Мчался, как иноходец по крепкой каменистой почве - не оставляя никакого следа, прячась в лохматых тучах... Но недолго таился месяц в своем ненадежном убежище. Вновь появлялся он, теперь уже в другом конце неба, и снова мчался, снова скрывался, точь-в-точь как та белая, гончая, которая на закате носилась от одного куста карагана к другому.

Близилась заря, и девушки замолчали, лежали тихо, не шелохнувшись, как голубки, запутавшиеся в сетке птицелова.

Айша никак не могла заснуть, вспоминая те горькие рассказы о печальных событиях из жизни знакомых и незнакомых ей женщин... Рассказы, которых она уже достаточно наслушалась за свою короткую жизнь.

Ей вспомнилась история Кантабалы из соседнего аула, столь похожая на сказку, несмотря на то, что Кантабала клялась и божилась, что все именно так и было, как она сейчас говорит.

<Муж взял меня в младшие жены, с тем чтоб я нарожала ему побольше детей. После свадьбы я в положенный срок родила ребенка, но недолго жило мое дитятко. Тут и посыпались на меня несчастья: дети рожда- лись один за другим и так же быстро умирали. И не стало мне житья от байбише. Ведь ты знаешь поговорку: <Сидящего бьют по голове, стоящего - по ногам>. Вот так-то! Били меня - по чему ни попадя. А муж мой ни в чем байбише не препятствовал.,

Не снесла я такого обращения и сбежала от мужа к родным; весной это было. Род мой кочевал в верховьях Сары-су, и темной ночью я одна-одинешенька отправи­

лась искать эту реку. Ничегошеньки у меня не было,-

кроме маленького курука в руках. Берег местами зарос густым камышом, а там, где голая степь,ямы, обвалившиеся колодцы. Ночь непроглядная, темная. Идешь, и жуть берет! Вдруг вижу: мелькнул впереди огонек. Пошла я на этот огонек, и - чудо! Сидит в степи под высоким камышом женщина. Волосы растрепаны, грудь голая, огонь разводит.

Кто ты? - спросила я ее, не помня себя от страха. Глянула она на меня и

оскалилась. Похолодела я

вся даже, потому что поняла - ведьма, настоящая ведьма передо мной! Стукнула я куруком о землю, зашептала молитву, гляжу - исчезли и огонь, и ведьма... Ладно, дальше я бреду и вижу - опять огонек. Снова бросилась к огню, и - ужас - сидит там та же ведьма, скалится... Я опять куруком о землю, снова сотворила молитву - виденье исчезло. И так всю ночь: то и дело мелькал передо мной блуждающий огонек и маячила ведьма с распущенными волосами и обвисшими грудями. Под утро дождь как из ведра полил. Я до нитки промокла, но продолжала идти вперед. Вдруг вижу в рассветном полумраке впереди высокую черную башню. Подошла ближе, а это стоят в ряд три усыпальницы с высокими, как пики, минаретами.

Страшно мне, однако делать нечего. Шепча молитву, укрылась я от дождя в крайней усыпальнице. А небо все больше светлеет, и в свете дня все резче видны очертания усыпальниц. И вдруг - хочешь верь мне, хочешь нет - вся внутренность той усыпальницы, где я скрывалась, засияла ровным белым светом. Тут уж я криком стала молитву кричать, и это придало мне сил. Тут и дождь утих. Как я выбралась из усыпальницы, куда бежала - и не упомню даже, очнулась только, когда встретила кочевье, а уж они мне помогли добраться до родного аула...>

И еще вспомнила Айша. Вспомнила бледную, изнуренную тяжелой домашней работой Рахию, которая несчетное количество раз убегала от своего мужа - туч- ного, налитого жиром Ахмета, но в конце концов добилась своего: избавилась от постылого мужа.

О бегстве ее еще долго толковали джигиты аула.

Удивительно, до чего упряма оказалась эта Рахия, - говорил Азим.

Точно. Баба побесится-побесится, а потом все ж берется за ум, куда ей деваться, а эта ни в какую,- поддакивал Базекен.

Чего еще от бабы ждать, если она стыд и совесть потеряла,- ворчал Уйткибек.

А джигит Кадырбек снова и снова рассказывал друзьям, как возвращался он со стороны Кос-Шоки вдоль берега Осени в ту пору, когда большинство родов уже перебралось на джайляу, и вдруг увидел, что по степи, колеблющейся в жарком мареве, движется одинокий пеший человек, почти неразличимый среди желтоватой степной растительности. Любопытный Кадырбек повернул коня в его сторону, но чем ближе подъезжал он, тем яснее становилось ему, что видит он перед собой