Фолкнер - Мэри Уолстонкрафт Шелли
Такого рода домыслы начали распространяться в округе; вслух об этом никто не говорил, но многие так считали, и в конце концов ее супруг первым произнес роковые слова. Тогда, будто освободившись от заклятья, все стали возмущаться предательством и нанесенной ему обидой. Сэр Бойвилл был очень тщеславным человеком; тщеславие делало его ревнивым, а ревность наполняла обидой и гневом. Его эгоизм и злопамятство, прежде смягчавшиеся добродетелями супруги, вновь обострились при мысли о ее вине, вырвались на первый план и поглотили все остальные эмоции. Его ударили в самое больное для мужчины место — гордость была уязвлена; еще сильнее ранила чужая жалость, а стать предметом пересудов было и вовсе невыносимо. Он боялся такой катастрофы в первые годы брака, осознавая разницу в возрасте и характере между собой и супругой; в глубине души он был глубоко благодарен Алитее за то, что эти страхи оказались беспочвенными. Когда ее благоразумие развеяло его сомнения, он сделался другим человеком, насколько позволяла его ущербная натура и ограниченность; он оставил подозрительность и стал добрее, но все эти славные качества развились в нем лишь под ее влиянием, а как только она его оставила, они полностью испарились, стерлись, и на смену любви и уважению пришли презрение и ненависть.
Скоро, очень скоро в его ум закрались сомнения в верности супруги, и он убедил себя, что все произошло с ее молчаливого согласия. Подобно всем дурным людям, он сразу поверил в худшее: решил, что она взяла с собой сына для отвлечения внимания, или хуже — изначально задумывала забрать его с собой, и это не получилось по чистой случайности, а также потому, что любовник в том не был заинтересован. Оставленное письмо он посчитал подделкой, призванной обелить ее поведение. Он забыл и о ее терпении и непогрешимости, и о чистоте ее души, и о преданной любви к детям, и о том, что она никогда не лгала, и все это посчитал коварными ухищрениями бесчувственной женщины. Бесчувственной! Как можно было упрекнуть в бесчувственности ту, чей пульс ускорялся, а румянец расцветал на щеках от одного лишь обидного или ласкового слова; ту, что, пожалуй, даже чересчур боготворила своего ребенка и относилась ко всем с нежным состраданием? Однако даже эти проявления восприимчивости ее натуры он поставил ей в вину. Ее добродетель и порядочность, которые она так тщательно оберегала, обернулись против нее самой. Зачем казаться настолько безупречной, кроме как с целью заморочить окружающим голову! Зачем уединяться в глуши, если не из-за страха, несвойственного истинной добродетели? Зачем воспитывать в сыне нездоровую чувствительность, как не из стремления пощекотать свои нервы, каковое стремление есть истинный признак безнравственности? В нашем порочном мире мы часто воспринимаем любое отклонение от холодной апатии как потворство страстям, на которые обществом наложен запрет; потому и стали говорить, что, мол, с самого начала было ясно: такая чувствительная натура, как бедняжка Алитея, плохо кончит; она никак не сможет противостоять искушению, которому не в силах противиться даже более хладнокровные люди.
Вот что за мысли крутились в голове у сэра Бойвилла, и постепенно он стал угрюмым и молчаливым. Сперва его угрюмость приписали грусти, но одно словцо выдало истинную ее причину — презрительная кличка, данная им жене. Это слово изменило настроения в обществе, и Алитея, которую жалели и оплакивали, считая мертвой, теперь превратилась в беглянку, добровольно покинувшую семейное гнездо. Даже собственные добродетели оборачивались против нее; подозрения, что прежде отметали, считая почти богохульством, теперь сделались несомненной истиной.
Джерард очень долго не улавливал этой перемены. Детский ум для нас, взрослых, загадка. Он как чистая доска, на которой отпечатываются все впечатления, и очень трудно понять, до какого момента дети еще ничего не смыслят, а с какого начинают все осознавать. Оправившись от болезни, мальчик стал напряженно-внимательным, с энтузиазмом обращаясь ко всем: что они узнали, какие действия предпринимаются для спасения матери и есть ли надежда ее отыскать. Он спрашивал отца, что будет, если тот когда-нибудь встретит злодея, похитившего мать, и застрелит его; оправдают ли его тогда в суде? Проливал слезы грусти и сожаления, пока остальные нежные чувства не поглотило негодование, а желание помочь матери и отомстить за нее не затмило собой все прочие. Его бедная, несчастная мать! Юное сердце наполнялось чрезвычайным нетерпением и яростью при мысли, что она где-то далеко, что ее насильно с ним разлучили и он не может ее найти и до нее добраться. Ему казалось, остальные ищут ее слишком вяло, прилагают мало усилий и используют далеко не все средства. Сам он был готов шаг за шагом исходить всю землю, прочесать каждый дюйм, пока не найдет и не освободит ее. Как хотел он отправиться в такое путешествие; днем и ночью грезил об этом и сообщал о переполнявшем его желании каждому встречному с необыкновенно трогательным бурным красноречием, рожденным искренностью и серьезностью его намерений.
И вдруг он ощутил перемену. Возможно, ему сказал об этом кто-то из болтливых слуг. Он сравнивает это с тем, как человек, войдя в лазарет, внезапно подхватывает инфекцию. Он видел перемену во взглядах окружающих, в атмосфере и манере общения; мать теперь считали безнравственной беглянкой, говорили, что она сбежала по своей воле и никогда не вернется. При мысли об этом ему становилось тошно.
Как чист и благороден этот мальчик!
Едва открылся матери позор,
Он стал хиреть, ослабевать и чахнуть,
Утратил сон, на пищу не глядел
И занемог[15].
Он стал отказываться от еды и с отвращением забросил все прежние занятия. Прежде он горячо желал, чтобы мать вернулась, и ему казалось, что, когда он еще немного подрастет и возмужает — через несколько лет, — он отправится на поиски и с торжеством вернет ее домой. Но теперь имя его дорогой матери покрылось бесславием и позором, и от этого было никуда не деться. Совершилось
