Мрачные души - Артур Шницлер
На следующее утро барон поехал в Пратер верхом. Он чувствовал себя молодым и счастливым. Ему казалось теперь, что именно в позднем удовлетворении страсти кроется настоящий, особенный смысл. Все пережитое нынешней ночью было поразительной, дивной случайностью, пополнением прошлого и необходимым завершением прежних его отношений к Кларе. Теперь он чувствовал, что иначе и быть не могло и стал строить планы близкого и отдаленного будущего. «Долго ли она еще пробудет на сцене? – думал он. – Вероятно, не больше четырех, пяти лет… И тогда только, но никак не раньше, мы повенчаемся… Мы поселимся в деревне, близко, близко от Вены, может быть, в Сан-Файте или хоть в Лайнце… Там куплю я или лучше построю по ее вкусу дом, небольшой дом… Жить мы станем уединенно, но зато будем много путешествовать… Поедем в Испанию, в Египет, в Индию…»
Так мечтал Лейзенбог, пуская свою лошадь быстрей по зеленому лугу. Рысью он въехал в большую аллею и у Пратерской звезды пересел в свой экипаж. Возле Фоссати он приказал кучеру остановиться, купил там букет великолепных темных роз и послал его Кларе. Позавтракав у себя дома, в своей квартире на Шварценбергерской площади, как всегда, в одиночестве, барон улегся на диван, весь охваченный пламенной страстью к Кларе. Чем были для него все другие женщины? Одной мимолетной забавой, рассеянием от скуки – не больше… И вот он предвкушал теперь день, когда Клара тоже ему скажет: «Чем были для меня все другие мужчины?.. Ты единственный и ты первый, кого я по-настоящему люблю». И, лежа на диване с закрытыми глазами, он живо представил себе всю эту длинную вереницу ее поклонников. О, конечно, она никого до него не любила, а его, быть может, всегда и в каждом из них!..
Барон переоделся и медленно, как бы желая этим хоть на несколько мгновений отдалить и продлить радость нового и первого свидания, направился знакомой дорогой к дому Клары. На площади было много гуляющих, но однако уж чувствовалось, что сезон подходит к концу. И Лейзенбог радовался наступлению лета, и тому, что он уедет с Кларой любоваться горами и морем. Он даже должен был делать над собой усилия, чтобы не улыбаться от восторга и радости.
Барон остановился у окон Клары и заглянул туда. Послеобеденное солнце светило на стекла и ослепляло ему глаза. Он поднялся во второй этаж и позвонил у двери. Не отпирают. Он позвонил еще раз. Опять тихо и никого. И тут только заметил Лейзенбог висячий замок на дверях. Что это значит? Уж не ошибся ли он этажом? На двери у Клары не было дощечки, но на противоположной значилось, как всегда: «Обер-лейтенант Желесковиц». Нет сомнения в том, что он стоял перед ее квартирой, и квартира эта была заперта. Барон вмиг сбежал с лестницы и распахнул дверь в помещение швейцара. В полутемной каморке на постели сидела жена швейцара; один из ее мальчиков напряженно смотрел на улицу в подвальное окошко, а другой выводил на гребешке какой-то странный мотив.
– Разве фрейлейн Гелль нет дома? – спросил барон.
Женщина встала:
– Да, господин барон, фрейлейн Гелль уехала…
– Как? – воскликнул барон и потом, спохватившись, прибавил: – Ах, да… ведь она уехала в три часа…
– Нет, господин барон, барышня уехала в восемь утра…
– А куда, вы не знаете?.. Вероятно, она поехала в Дрезден, – сказал он наугад. – Прямо в Дрезден…
– Не знаю, господин барон, она не оставила адреса. Барышня сказала, что потом напишет, где она…
– Так… так… да… да… конечно… Благодарю вас.
Он повернулся и вышел на улицу, но его влекло опять взглянуть на окна… В них по-прежнему ярко горели лучи отраженного вечернего солнца. Какой неприятный, удушливый зной сгустился над городом!.. Клара уехала… Но почему?.. Неужели она от него убежала?.. И что значило это все? Он хотел было ехать в оперу, но потом вспомнил вдруг, что сезон окончен, и что Клара была уж свободна дня два.
Тогда он поехал на Мариагильфскую улицу, в дом № 78, где жили Рингейзеры. Двери открыла старая кухарка и с оттенком недоверия взглянула на изящного посетителя. Барон попросил вызвать госпожу Рингейзер.
– Дома ли фрейлейн Фанни? – спросил он с волнением, которого уж не мог больше скрыть.
– С кем имею честь говорить? – строго спросила Рингейзер.
Барон представился.
– Ах вот кто!.. Не хотите ли зайти в комнаты, господин барон?
Но Лейзенбог продолжал стоять в передней и опять повторил свой вопрос:
– Дома фрейлейн Рингейзер?
– Пройдемте дальше, господин барон.
Он поневоле должен был последовать за нею и скоро очутился в низенькой полутемной комнате с синей бархатной мебелью и такого же цвета репсовыми драпировками на окнах.
– Нет, – сказала фрау Рингейзер, – Фанни нет дома. Фрейлейн Гелль взяла ее в отпуск с собой…
– Куда? – спросил барон, устремив пристальный взгляд на фотографию Клары, стоявшую на рояле в узкой золоченой раме.
– Не знаю куда, – сказала Рингейзер. – Сегодня в восемь часов утра приехала сама фрейлёйн Гелль и просила меня отпустить Фанни вместе с ней… Она так убедительно просила, что я не могла отказать…
– Но куда?.. куда?.. – добивался барон.
– Этого не сумею вам сказать… Фанни мне будет телеграфировать, как только фрейлейн Гелль решит, где остановится… Это уж, вероятно, завтра или, может быть, послезавтра…
– Так… так… – сказал Лейзенбог, усаживаясь на маленький бамбуковый стул у рояля.
Помолчав с минуту, он порывисто поднялся, протянул руку госпоже Рингейзер и, попросив извинения за причиненное беспокойство, медленно сошел вниз с темной лестницы старого дома.
Он покачал головой. Да, она очень осторожна… осторожней, чем следует… Но ведь она знает прекрасно, что я никогда не был назойлив…
– Куда прикажете ехать, господин барон? – спросил кучер Лейзенбога, только сейчас заметившего, что он давно уж сидит в экипаже и рассеянно смотрит по сторонам.
И, словно следуя чужому внушению, он сказал кучеру:
– В гостиницу Бристоль.
Зигурд Ользе не уехал еще. Он пригласил барона к себе в номер, радостно встретил его и предложил провести с ним последний вечер. Лейзенбог был глубоко и приятно поражен тем, что певец еще в Вене, и его ласковость тронула барона до слез.
Зигурд сейчас же заговорил о Кларе. Он просил Лейзенбога рассказать ему все, все, что он о ней знает, что только возможно, так как ему, Зигурду, известно, что барон самый
