В раю - Пауль Хейзе
В полночь все разговоры на минуту случайно смолкли. Эстетик воспользовался этим мгновением, вышел на середину залы с полным бокалом в руке и обратился к обществу со следующею речью:
— Милостивые государыни и государи, позвольте мне провозгласить тост в честь высокой властительницы, во имя которой мы собрались здесь. Я подразумеваю не нашу благосклонную, всеми нами искренно уважаемую хозяйку, по приглашению которой мы сегодня здесь собрались: я столько раз чествовал ее по праву старого друга дома, что могу теперь уступить это удовольствие более молодым. Я поднимаю бокал в честь еще более высокого имени, в честь возвышенной музыки, искусства из искусств, превосходство которой все более и более признается ее сестрами и без зависти превозносится ими. Да здравствует, процветает и царит до скончания века, она, могущественнейшая из сил, управляющих миром, трижды чудная, божественная музыка.
Восторженный шепот встретил эти слова и шумный туш, импровизированный тут же на рояле молодым виртуозом, заглушил звон бокалов и громкие возгласы гостей. Профессор, который залпом опорожнил свой бокал и сейчас же вновь наполнил его, вошел теперь с довольной усмешкой в кабинет, где сидел Янсен. Скульптор держал в руках все еще полный бокал, от которого едва отпил несколько капель, и задумчиво смотрел на него, точно считал подымавшиеся в нем искорки.
— Мы с вами еще не чокались, многоуважаемый художник, — раздалось у него над ухом.
Янсен спокойно посмотрел на говорившего.
— Разве вам так необходимо, господин профессор, чтобы апология ваша встретила единогласное одобрение?
— Как прикажете вас понять?
— Я подразумеваю предпочтение, отданное вами музыке над всеми остальными искусствами. Если это только вежливая фраза, рассчитанная на то, чтобы возбудить энтузиазм присутствующих здесь музыкантов и любителей музыки, то я ничего против нее не имею. Конечно, всего целесообразнее держаться пословицы: с волками жить — по-волчьи выть. Если же высказанное вами действительно ваше убеждение и вы, оставаясь со мной с глазу на глаз, спросите меня по чистой совести, разделяю ли я это убеждение, то позвольте мне молча отставить свой бокал или остаться при собственном своем мнении, если даже и выпью его.
— Делайте, как знаете, carissimo![35] — возразил профессор с сознанием своего превосходства. — Я знаю, мы поклоняемся не одному Богу, и еще более уважаю вас за то, что вы обладаете достаточным мужеством, чтобы остаться односторонним, как и надо быть истинному художнику. За ваше здоровье!
Янсен по-прежнему держал неподвижно в руке бокал, видимо не расположенный чокнуться с профессором.
— Мне очень грустно, — проговорил Янсен, — потерять в вашем мнении, но в действительности я вовсе не так односторонен, как вы полагаете. Я не только люблю музыку, но она составляет даже для меня истинную потребность, так что когда я долго лишен ее, то мой дух томится так же, как томится мое тело, если ему приходится долгое время обходиться без ванны.
— Странное сравнение!
— Быть может, оно не так странно, как кажется с первого взгляда. Не правда ли, и ванна возбуждает нас: то успокаивая, то волнуя кровь, она смывает будничную пыль с наших членов и унимает разные боли. Но она не утоляет ни голода, ни жажды, и кто слишком часто ею пользуется, тот непременно почувствует ослабление нервной силы вследствие чрезмерного раздражения крови, и все органы его погружаются в притупляющую чувственность. Музыка действует также подобным образом. Быть может, люди ей обязаны тем, что мало-помалу утратили свои животные инстинкты и уподобились божеству. Но в то же время положительно известно, что злоупотребляющие этим наслаждением уносятся в область мечтаний, в которой они, скорее, прозябают, чем живут. Неоспоримо также, что если бы музыке стали отдавать предпочтение перед всеми другими искусствами, задача человечества осталась бы неразрешенною, и ум человека должен был бы измельчать. Я очень хорошо знаю, — продолжал он, не заметив, что в соседней комнате обратили внимание на его речь и группа слушателей теснилась у дверей, — я очень хорошо знаю, что мое убеждение — ересь, которую нельзя проповедовать в известных кружках, не подвергаясь хоть в слабой степени побиению каменьями. Я не желал бы рассуждать об этом с музыкантом, так как он едва ли поймет мою мысль. Постоянное витание в области звуков, неизбежное следствие этого искусства, производит со временем такое расслабляющее действие на мозг, что лишь великий, истинно творческий гений сохраняет способность и склонность к каким-либо другим интересам. Мне нечего уверять вас, что великие представители искусства равны друг другу. К остальным же вполне можно приложить выражение одного лирического поэта, что они похожи на гусей, которых откармливают с целью увеличения их печени: чудесные печени, но больные гуси. В самом деле, как может сохраниться равновесие организма у того, кто каждый день сидит по девяти часов за фортепьяно, беспрестанно повторяя одни и те же пассажи. Подобное самопожертвование возможно лишь при ложной оценке предмета, и потому я не рискну ослабить фанатизм музыканта…
Тут он случайно взглянул на дверь и запнулся. Только теперь заметил он толпу собравшихся слушателей.
Профессор увидел удивление Янсена и злобно усмехнулся.
— Вы говорите на свою голову, почтеннейший, — сказал он, возвышая голос. — Проповедовать здесь, среди этой восторженной молодежи, что существует нечто более божественное, чем музыка, и что преданность, служение и поклонение ей могут быть подвержены смешкам, все равно что утверждать в мечети, что Аллах — не Аллах и Магомет — не его пророк. Укрепитесь хорошенько за вашими мраморными глыбами, чтобы иметь возможность заключить хоть сколько-нибудь выгодный мир. Что бы вы сказали, если б кто-нибудь вздумал утверждать, что человек, работающий с резцом в руках по девяти часов ежедневно, дойдет до состояния бессознательного тупоумия, что его умственные силы заглохнут и окаменеют и что душа его так же запылится и загрязнится, как и его блуза?
По толпившимся у дверей слушателям пробежал шепот одобрения и раздалось несколько раз «браво!».
В это время графиня, только что обратившая внимание на разговор своих двух гостей, поспешно кинулась с намерением изменить своим вмешательством слишком напряженное направление разговора. Но Янсен уже поднялся с места и спокойно стал перед профессором.
— Что бы я на это сказал, — возразил он достаточно громко, для того чтобы быть всеми услышанным. — Я бы сказал, что каждому искусству служат художники и ремесленники и что последние знают о божестве, которому служат,
