Фолкнер - Шелли Мэри

Теперь при Элизабет он говорил об Осборне без едкости.

— Я больше не презираю этого человека, — сказал он. — Мы же не ненавидим стихии, когда те нас уничтожают; так зачем же злиться на людей? Говорят, что одно слово Осборна может меня спасти; но Алитея тоже могла бы спастись, если бы ветер стих и унялись волны. Только не в нашей власти повлиять на то и другое. Раньше мне казалось, что я могу управлять событиями, пока внезапно у меня не отняли бразды. Несколько месяцев назад я радовался, потому что думал, что наказанием за мое преступление станет смерть от рук ее сына, а теперь я в тюрьме и все считают меня преступником! Нам кажется, что та или иная случайность может меня спасти, хотя на самом деле все давно решено, давно записано, и остается лишь терпеливо ждать назначенного времени. Будь что будет, я готов; я научил свой дух смирению и с этого часа готов умереть. Когда все кончится, люди поймут, кто был прав, кто виноват, и мне воздастся по справедливости, а бедолага Осборн горько пожалеет о своей трусости. Он будет мучиться, вспоминая, что одним лишь словом мог сохранить мне жизнь, но уже ни одна сила на Земле не сможет меня воскресить. Он неплохой человек; если бы сейчас он мог представить свое будущее раскаяние, то не проявлял бы столь жалкой трусости — трусости, которая в основе своей происходит из благих побуждений. Им движет боязнь стыда, ужас от того, что он причастен к столь страшной трагедии, и неотступный и жестокий спутник вины — стремление забыть о последствиях своих действий. Но если бы ему объяснили, как приумножится его чувство вины, если из-за его молчания я погибну, все эти причины показались бы ничтожными и тут же утратили бы значение.

— А возможно ли это сделать? — спросила Элизабет.

— Наверное, да, — ответил Фолкнер, — но мы тут бессильны. Мы отправили к нему человека, который, хоть и не был полностью безразличен к нашему делу, не обладал красноречием и не горел тем пылом, который способен побудить слабого человека к действию, — во всяком случае, настолько слабого, как Осборн. Осборн мог бы стать злодеем, если бы слабость не мешала ему следовать своему призванию: он всегда мечтал быть честным. Теперь у него хорошая репутация; он был одним из несчастных отбросов цивилизации, кормящихся пороками, изгоев общества, но стал в глазах окружающих уважаемым и надежным его членом. Естественно, он не желает терять всех преимуществ этого положения, заслуженного с таким трудом и совсем недавно. Ему кажется, что, бросив меня в беде, он сохранит их. Если бы он осознал свое заблуждение и кто-нибудь смог донести до него, каким жалким он станет в собственных глазах и какие проклятия обрушатся на него после моей смерти, он бы сразу передумал и выступил в мою защиту с тем же старанием, с каким сейчас пытается скрыться и молчать.

Глава XLIV

Элизабет молча слушала. Все случившееся произвело на нее глубокое впечатление. Она обдумывала идею, которая захватила ее с того момента, когда адвокат намекнул, что необходим друг, горящий рвением спасти Фолкнера и готовый пересечь Атлантику, и до этой самой минуты, когда сам Фолкнер объяснил, какие благие последствия ждут их всех — если бы кто-нибудь смог ясно и красноречиво втолковать это Осборну.

Идея заключалась в том, что она должна поехать в Америку. Она не сомневалась, что, встретив Осборна, сможет его убедить, а трудности путешествия ее не пугали, так как на своем веку она объехала много стран. Она подробнее расспросила Фолкнера, и его ответы пуще прежнего укрепили ее в решимости следовать своему плану. Она не видела препятствий и уже не сомневалась в успехе. Правда, у нее совсем не оставалось времени, но она полагала, что суд снова отложат, если возникнет надежда, что Осборн все-таки явится дать показания. Ей было тягостно оставлять Фолкнера без друга, но цель путешествия казалась важнее; она должна была поехать. Фолкнеру она ничего не сказала, и тот не догадывался, о чем она думала.

Полностью занятая мыслями об этой затее, вечером она возвращалась домой, даже не вспоминая о Невилле, чье появление так занимало ее все утро. Лишь на пороге своего дома она вдруг вспомнила о нем и поняла, что по пути домой его не видела; окинув взглядом открытую площадку, где он стоял накануне вечером, она никого не заметила. Нахлынули разочарование и грусть; она подумала, что у нее совсем нет друзей и никто не поможет ей подготовиться к путешествию, никто не даст совет, так что придется всецело полагаться на наемных помощников. Но ее независимый и стойкий дух поборол эту слабость, и, поднявшись в свою комнату, она села писать записку мистеру Колвиллу. Она попросила его зайти к ней, так как хотела подготовить все для поездки, прежде чем сказать об этом Фолкнеру. Сидя за столом, она услышала на тихой улице быстрые решительные шаги; затем в дверь торопливо, но деликатно постучали. Она вздрогнула. «Это он!» — подумала она, и тут же вошел Джерард; она протянула руку, ее переполняла радость, сердце бешено колотилось, а глаза сияли.

— Как ты добр! — воскликнула она. — Ах, Невилл, как же я счастлива, что ты приехал!

Сам Невилл не выглядел счастливым; он побледнел и похудел, его черты были отмечены прежней меланхолией, которую ей на время удалось развеять, а в глазах появился дикий свирепый блеск, напомнивший ей, каким он был в Бадене. Элизабет с ужасом отметила эти следы страдания, у нее невольно вырвалось:

— Что стряслось? Есть новости?

— Несчастная судьба всегда подкидывает нам новости, — ответил он. — Свежие и все более и более печальные! Я не вправе тяготить тебя своими чувствами, но больше не мог оставаться в стороне; я должен был увидеть, как беды повлияли на тебя.

Он был мрачен и взбудоражен; она же сохраняла спокойствие и смиренно думала о долге; она велела себе день ото дня терпеливо исполнять свою задачу и ради Фолкнера даже казалась веселой. Ей подумалось, что причиной огорчения Невилла стало какое-то новое несчастье. Она не знала, что бесплодные попытки облегчить ее бедственное положение, тщетные размышления об ужасах, которым она подвергалась, и горькое сожаление из-за их разлуки лишили его сна, аппетита и покоя.

— Глядя на твою стойкость, я презираю себя за слабость, — промолвил он. — Ни одна женщина, ни одно человеческое существо не способно на такое благородство; должно быть, ты презираешь таких, как я, согбенных и сломленных судьбой. Но я вижу, что с тобой все в порядке и половина моих опасений не оправдалась! Бог хранит и оберегает тебя; надо было больше в него верить.

— И все же, Невилл, скажи, что случилось?

— Ничего! — ответил он. — Но разве это не чудовищно? Я никак не могу смириться с выпавшими на нашу долю бедами; как неупокоенный призрак, я не нахожу себе места! Я очень эгоистичен в своих чувствах, но все мои мысли — о твоих страданиях; если бы все зло обрушилось на меня, пощадив тебя, я бы порадовался самым невыносимым мукам! Но ты, Элизабет, — ты стала жертвой моего жестокого отца, и будущее представляется мне еще ужаснее настоящего!

Элизабет удивилась его словам: что он имел в виду?

— Будущее, — повторила она, — принесет моему отцу свободу; что в этом ужасного?

Он уставился на нее в печальном недоумении.

— Да, — продолжала она, — как бы ни тяготили меня мои печали, я не унываю и не сомневаюсь, что в конце концов справедливость восторжествует. Нам многое придется вытерпеть; наша стойкость подвергается испытаниям, а сердце терзается в муках, но беды пройдут, и лишь терпение нам поможет; суд закончится, он выйдет из тюрьмы, мы снова обретем свободу и будем в безопасности!

— Теперь я понимаю, — ответил Невилл, — что мы живем в разных мирах, и несправедливо показывать тебе будущее, каким его вижу я.

— Но все же расскажи мне. Объяснись! — воскликнула Элизабет. — Ты так меня напугал, что лучше выслушать любое объяснение, чем терзаться мыслями о том, что значат твои слова и вид.

— Нет, — ответил Невилл, — не хочу, чтобы на тебя влияла моя слабость. Твое восприятие и твои надежды, безусловно, основаны на разумных доводах. Прости мне столь банальное сравнение в такой печальной ситуации, но мы с тобой как две стороны одной медали. Я вижу только темное и пугающее, я живу среди твоих врагов — точнее, врагов мистера Фолкнера. Я слышу лишь разговоры о его вине и готовящемся наказании, и это сводит меня с ума. Я умолял отца не мстить. Сам я не сомневаюсь, что рассказ мистера Фолкнера правдив, и мне ненавистна мысль, что такого благородного человека ждет подобная судьба; когда же я думаю, что ты вовлечена в эту чудовищную и несправедливую историю, кровь стынет в моих жилах. Я умолял отца, спорил с ним, просил Софию убедить его, что справедливость важнее мести; но все было тщетно. Если бы ты видела старика, — я имею в виду своего отца, прости, что столь непочтительно о нем отзываюсь, — если бы знала, какое дьявольское злорадство рождают в нем мысли о мести и с каким отвратительным восторгом он расписывает все подробности позорного наказания, которому подвергнется тот, кто многократно превосходит его благородством, ты бы тоже его возненавидела. Он ядовито и презрительно отзывается о моей слабости, каковой он считает готовность простить человека, погубившего мою мать, уважение к нему и сочувствие к тебе. Впрочем, меня это не трогает; я прихожу в отчаяние, лишь представляя, что он победит, а ты будешь несчастна и навсегда для меня потеряна… Я почему-то думал, что такие же мысли посещают и тебя и ты страдаешь даже больше моего, — продолжил он. — Я представлял, как ты корчишься в муках отчаяния и чахнешь под грузом невыносимых пыток. Ты постоянно снилась мне, и в этих снах с тобой случалось что-то страшное; ты истекала кровью, лежала бледная и умирала. Иногда ты и вовсе являлась мне в образе моей несчастной матери, какой ее описывал Фолкнер, когда нашел качающейся на волнах, холодной и бледной. Я видел и другие картины, еще более пугающие. Не в силах добиться отклика от собственного отца, я возненавидел общество людей и последний месяц жил в Дроморе. Несколько дней назад туда приехал отец. Я удивился, а потом узнал причину его приезда. Он ждал появления Осборна. Как стервятник летит на мертвечину, так и он почуял запах беды и поторопился явиться; в Ливерпуле у него имеется свой человек, который должен был сообщить, как только об Осборне станет что-то известно. Эта гнусная тяга к злу вызвал у меня отвращение; я оставил его и приехал сюда, чтобы понаблюдать за тобой хотя бы издали, надеясь, что твой вид очистит мой «проклятый дух»[33] от влияния мрачных чувств, которым я так долго предавался. Отец узнал, где я; утром я получил от него письмо; можешь догадаться о его содержании.