Альпийские снега - Александр Юрьевич Сегень
— Иди сюда!
Опешивший Павел Иванович так и замер в распахнутой двери, а этот бесёныш по-хозяйски прошел к столу, сбросил на него фуражку с черным козырьком, васильковой тульей и краповым околышем, уселся на стул, будто это он хозяин кабинета, и, стрельнув исподлобья в Драчёва злыми серыми глазами, повторил:
— Иди сюда, тебе сказано!
На нем была летняя гимнастерка защитного цвета, перечеркнутая от правого плеча до левого бока тонким ремнем, на груди орден Красного Знамени и медаль «ХХ лет РККА», но на малиновых петлицах всего три шпалы, что подвигло Павла Ивановича еще больше возмутиться:
— Вы что себе позволяете, капитан! Как обращаетесь к генералу! Немедленно покиньте мой кабинет!
— Слушай сюда, генерал! — продолжал хамить пришелец. — Сейчас ты еще генерал, а через минуту будешь рядовой. Сюда смотри!
Он вынул из нагрудного накладного кармана удостоверение, распахнул его и показал главному интенданту. С фотографии на Павла Ивановича взглянуло то же злое и довольно глупое лицо, как у сидящего за его столом. Но главное, что, подойдя поближе, он прочитал: «Капитан Кунц Сергей Станиславович, старший уполномоченный контрразведки». Вот так встреча! Он еще раз внимательно пригляделся к незваному гостю. Сутулый, весь в перхоти, прическа, что называется в народе, «Тоскую по ножницам», из кадыка торчат недобритые волоски, и никоим образом не похож на своего папашу, если только Станислав Юрьевич Кунц является его отцом. У того лицо приплюснутое, хитрое и лукавое, в глазах ирония и самоуверенность, а у этого физиономия вытянутая и выражение злобного дурака, не очень уверенного в себе, но пытающегося распоряжаться судьбами. У того пузико, а этот как гвоздь. Тому лет пятьдесят, а этому под сорок. Или он только выглядит старовато: ранние морщины, весь какой-то... искуренный, потёрханный.
Пришелец нарочито щелкнул корочками удостоверения, спрятал в карман, а из другого достал потрепанную желто-голубую пачку папирос «Волга–Москва», выудил из нее единственную оставшуюся папиросу, из которой обильно просыпался табак. В спичечном коробке у него оставались три спички, две из них чиркнули и не зажглись, третья осчастливила, папироса, почти опустошенная, зажглась, но мгновенно сгорела без остатка и потухла.
— Вашу мамашу! — выругался капитан Кунц, швыряя все эти папиросно-спичечные потроха в пепельницу. Выглядеть эффектно явно не получалось, и это его смутило. Но он пытался продолжить фанаберию, щелкнул пальцами с нестрижеными серыми ногтями. — Закурить сюда! Быстро!
— Не курю, — ответил Драчёв, делая шаги по кабинету и всем своим видом показывая, что он ждет, когда освободят его место за столом. Он думал о том, что не хочется, но придется упрашивать Сталинградский военный округ о выделении имущества со своих складов для фронта, ползущего на восток.
— Зачем же пепельница?
— Для гостей.
— Я что, не гость?
— Я вас не звал. А значит, не гость, а оккупант. Разрешите, я за свой рабочий стол сяду. У меня дел невпроворот.
Капитан Кунц неожиданно послушался, вскочил, понял, что провалил увертюру, лицо его сделалось еще злее, и он опять приказал:
— Садись сюда!
— Именно это я и намереваюсь сделать, — хмыкнул Драчёв, сел за свой стол, стряхнул с зеленого сукна табачную присыпку, открыл ящик и извлек из него первую попавшуюся папку. Сердце колотилось от негодования и неизвестности, чего ждать дальше. — Так какова цель вашего визита, капитан? Поверьте, мне некогда.
— Слушай сюда! — гавкнул Сергей Станиславович и вдруг сделался жалким, но вызывал гадливость, а не сочувствие. Он подошел к венецианскому окну, уставился в него, выпрямился, громко хрустнул пальцами. Вздрогнул, будто увидев на Красной площади нечто противное его натуре. Прищурился. — Все ясненько. Сюда, стало быть, поселился. Окошечки себе такие завел, не абы как. Венецианские? И как тебе все удается? На Минина и Пожарского любуешься.
— Не только. На храм Василия Блаженного, на Спасскую башню, на Кремль, в котором, между прочим, работает товарищ Сталин.
— Он не между прочим там работает, а работает. «Между прочим»! Выбирай выражения!
— Придется две тысячи триста тридцать второй склад перебазировать в Балашов... Слушайте, капитан Кунц, почему вы мне все тыкаете? Я же к вам на «вы» обращаюсь, хотя я старше вас и по званию, и по возрасту. Вам сколько?
— Сколько мне лет, это сюда не касается, — ответил незваный гость, почему-то всякий раз налегая на слово «сюда», из которого постоянно вылетали брызги слюны.
Бывают же такие уроды! Павла Ивановича тошнило от одного вида злого дурака. Вот про кого Чойбалсан бы сказал, что от него не пахнет человеком.
— Отцу вашему, Станиславу Юрьевичу, лет пятьдесят. Значит, вам тридцать. Хотя выглядите старше. Так?
«Если склады перебазировать в Камышин, Балашов и Баланду, отдел вещснабжения сможет возобновить работу по нормальному обеспечению войск».
— Ну, допустим, отцу пятьдесят четыре, а мне тридцать шесть. Откуда ты про отца знаешь? Впрочем...
— Знаю. Он все еще под арестом?
— О-ля-ля! — засмеялся капитан Кунц и щелкнул пальцами. — Мало ты моего отца знаешь. Он из любой передряги выкарабкается.
— Я почему-то не сомневался, — вздохнул и усмехнулся главный интендант, размышляя о том, что надо будет отрядить с фронта ответственных приемщиков для организации отправки маршрутных поездов непосредственно в армии.
— Слушай сюда! — снова озлобился Сергей Станиславович. — Отец-то мой выкарабкается, а вот ты под вопросом. Тебе самому сколько сейчас?
— Секрета нет, сорок пять в январе исполнилось.
«И от каждой армии нужны приемщики и сопровождающие».
— Вот сорок пять и останется, — осклабился капитан госбезопасности. — Вышак тебе грозит, ясненько? Вышачок! Как говорится... — Он снова уставился на Минина и Пожарского и процитировал: — «Случайно им мы не свернули шею».
— О, Джека Алтаузена вспомнили? — покачал головой Драчёв. — Ну, что же вы остановились? Продолжайте. «Подумаешь, они спасли Расею!» Так? «А может, лучше было б не спасать?»
«Уфимский пятьсот семьдесят первый склад тоже надо подключать, и немедленно».
— А между прочим, Джек Алтаузен ровно месяц назад погиб на фронте, будучи военным корреспондентом. Ему было столько же, сколько мне. А в это же время такие,
