Вечный день - Юлиус Фучик
Чуть выше от танкистов переправлялся на левый берег бригадный мотострелковый батальон. Его взводы, как правило, использовались для десантов, но иногда батальон действовал самостоятельно, как обыкновенная пехота. Межицан решил, что мотобатальон займет позиции рядом с гвардейцами на переднем крае. Это даст возможность командирам быстрее ознакомиться с местностью, с тактикой противника. Танки он решил пока держать во втором эшелоне до тех пор, пока первый полк не будет в полной готовности.
Со стороны берега бежали, разматывая на ходу катушки, связисты. Наверное, прокладывалась новая линия для наблюдательного пункта Логунова, который прошлой ночью, как и обещал, перекочевал на плацдарм. Еще на рассвете Межицан точно определил и место своего базирования. Его с Логуновым будут разделять лишь четыреста-пятьсот метров. Это показалось ему очень важным и полезным для дела. У бригады не будет какой-то отдельной оперативной задачи, их общая ближайшая цель — не дать врагу сузить плацдарм, а при соответствующих обстоятельствах и самим расширить его. Расширить… Если для пехоты площадь плацдарма считалась пока достаточной, то для танковой бригады тут было, конечно, тесно. А кто же должен позаботиться о расширении плацдарма? Межицану почему-то не хотелось думать, что бригаде будет отводиться лишь роль бронированного щита, который прикроет плацдарм, укрепит позиции гвардейцев, охладит пыл жаждущей прославиться хотя бы здесь вражеской дивизии «Герман Геринг». Под Римом она, кажется, играла второстепенную роль. Так или иначе, гитлеровскому командованию, если говорить о кампании сорок четвертого года в целом, не удается и уже не удастся вырвать инициативу из рук советского командования. Время работает в пользу Красной Армии. Не только здесь, а всюду, на всех фронтах, протянувшихся от Балтийского до Черного моря!
…Межицан встречал новые и новые тройки своих танков, прибывших на пароме, беседовал с экипажами. Среди танкистов все меньше оставалось ветеранов, и в каждом экипаже по крайней мере двое были из пополнения, пришедшего уже после Люблина. Нередко приходилось сталкиваться и с такими фактами: у того или иного башенного стрелка или радиста, мобилизованного в Войско Польское, брат или отец воевали где-то далеко — во втором корпусе генерала Андерса или в подпольной Армии Крайовой графа Тадеуша Коморовского. Еще не каждый из новичков до конца осознал, за какую именно Польшу он воюет, хотя каждому хотелось, конечно, освободить родную землю из-под гнета фашистских «сверхчеловеков».
Межицан испытывал чувство удовлетворения: в глазах подчиненных он видел то рассудительное спокойствие, которое бывает только перед новым серьезным испытанием.
…В лозняке замаскированы машины танкового взвода. Экипажи в боевой готовности. При появлении Межицана танкисты быстро повскакали с мест, но генерал замахал обеими руками, разрешая сидеть. Выслушал рапорт. Только после этого отступил чуточку в сторону, показывая, что он пришел не один, что вместе с ним советский генерал, и взволнованно заговорил:
— Хозяин нашего плацдарма генерал Николай Иванович Логунов. С ним я имею честь познакомить вас. — Потом он обратился к Логунову: — Воины нашей бригады, товарищ генерал, хорошо знают русский язык, все понимают, так что прошу…
Логунов немного помолчал, окидывая глазами танкистов, которые внимательно и выжидающе присматривались к нему. Провел рукой по коротко стриженной голове, прикоснулся к биноклю, висевшему у него на груди.
— Этот плацдарм дорого нам обошелся, товарищи поляки, — начал он негромко. — И мы платим за него кровью каждый день и каждую ночь. Видимо, враг понимает, что не ради любопытства перешли мы Вислу. Он понимает, каким будет наш дальнейший путь. Когда же мы пойдем вперед? Одно знаю: ждать осталось недолго. А пока мы обязаны удерживать каждую пядь этой земли за Вислой. Вот и все, что я хотел сказать, товарищи поляки. Мы — сталинградцы, вы — вестерпляттовцы. Этого достаточно. Скорее умрем, чем отдадим завоеванное. Верно я говорю?
И хотя в армии не принято коллективно проявлять свои эмоции без команды, танкисты дружно ответили:
— Верно!
— Не отдадим!
— Смерть фашистам!
* * *
В просторном блиндаже, вросшем в привислинскую дамбу, Яворовскому вручили приказ, инструкции. Было два часа ночи. Офицер польского армейского штаба то и дело доставал из-под стола черную бутылку и полоскал ароматной жидкостью свой рот, горло. У него болели зубы. На лоскуте бумаги, лежавшем перед ним, карандашом начерчены контуры противоположного берега, островки, песчаные отмели. Следом за войсками здесь должен будет переправиться и милицейский отряд, возглавляемый ротмистром Яворовским. Сейчас его хлопцы отдыхают перед боем в окопах. Там не холоднее, чем в блиндаже. Подходят новые и новые группы. Пехотинцы, спешившиеся уланы, артиллеристы, связисты. Бронебойщики с длинноствольными ружьями. Санитары. Радисты. Люди в белых маскхалатах и теплых полушубках, в шинелях и коротких бушлатах. Может, это от их тел идет тепло — снег на брустверах стал мягким, податливым. А ведь еще вчера он был колючий, рассыпался в ладонях, будто сахарный песок. Кроме оружия, отдельные бойцы держали при себе свернутые боевые штандарты.
До рассвета еще далеко. Яворовский убежден, наступление и переправа начнутся в шесть утра, когда рассветет. Следовательно, три-четыре часа ожидания. В блиндажах командного пункта еще нет никого из высших военных начальников, а что они придут, догадаться нетрудно. Пучки проводов, присыпанные снегом, сбежались сюда со всех направлений. За суконной шторой, разделяющей блиндаж, разговаривают между собой офицеры связи. По голосам можно определить, что их много. Среди искусственных снежных валунов притаились мощные радиостанции с высокими антеннами и собственными электродвигателями.
Между двумя берегами продолжалась перестрелка. Время от времени трассирующие пули разрезали темное небо, тогда нетрудно было проследить, как далеко они залетали и где угасали. Но чаще сине-зеленые огни стелились над водой и исчезали в ней. Как и в предыдущие дни, горела Варшава. Кто знал город, мог точно определить, где именно, какой квартал горит. Иногда слышался громоподобный голос «толстой Берты», старинной пушки, которую фашисты привезли на специальных железнодорожных платформах. Где разрывались ее снаряды, никто не знал. Ходили даже слухи, что она из-за отсутствия боевых зарядов стреляет холостыми.
Ознакомившись с документами, Яворовский попросил разрешения выйти. Майор посмотрел на часы.
— Вы свободны до четырех ноль-ноль. Сбор в штабном блиндаже. Все работники варшавской администрации вызваны сюда в соответствии с приказом генерала Спыхальского. Понятно?
— Так точно, гражданин майор!
Пробираясь между солдатами, заполнившими ход сообщения, Яворовский ощущал на себе их дыхание. У самого поворота, за которым размещался милицейский отряд, Яворовский остановился:
