Романтические истории - Альберт Вениаминович Цессарский

Баранцев только того и хотел: договорить. Не замечая, что что-то случилось, он бегал по кабинету и повторял про себя все, что бросит в лицо невозмутимому и самодовольному начальству. Он вспоминал, с какой чистой радостью ехал сюда год назад, после института. Грудь разламывало от любви к людям. Что он получил здесь в ответ? Откровенную издевку. С первых дней. С самого первого спуска в шахту.

Тогда каждая треснувшая балка крепления, каждый сломанный поручень, выхваченные лучом лампы, пронизывали его болью. Вначале он всякий раз вытаскивал блокнот и торопливо записывал. Но вскоре сбился, запутался в переходах. Равнодушие сопровождавшего его фельдшера бесило.

— Смотрите же, гвоздь торчит! Кто-нибудь напорется!..

— Да, непорядок, — качал головой фельдшер и спокойно шел дальше.

Фельдшер привел его в дальний забой. Откуда-то сверху сочилась вода, лилась за ворот, хлюпала под ногами. В глубине забоя тускло поблескивал жирный угольный пласт. Несколько человек в мокрых комбинезонах, сидя на корточках, возились у какой-то машины.

— Наш новый доктор! — громко объявил фельдшер.

Шахтеры, спеша, орудовали ключом и ломом и, не обращая на них внимания, бранились.

— Самый знаменитый человек на шахте! — зашептал фельдшер, указывая на Семенова.

Баранцеву захотелось немедленно сделать что-нибудь для этих людей — внести сюда кусочек живого солнца, свежий запах тайги…

— Плохо тут у вас!

Семенов поднял голову, внимательно поглядел на него.

— Форточку забыли открыть!

— Какую форточку? — не понял Баранцев. — Надо осушить забой. Организовать проветривание. Освещение дать хорошее. Есть же правила…

— Помощь явилась! — насмешливо буркнул Семенов, продолжая работать.

— Можно ведь сделать канавки для стока! — радостно предложил Баранцев.

Семенов встал и, глядя в сторону, угрюмо сказал:

— Идите, доктор. Не мешайте людям деньги зарабатывать.

От обиды у Баранцева застучало в висках.

— Деньги?! Я вам про человеческие условия, а вы — «деньги»!

Он резко повернулся и стукнулся обо что-то каской. Ему показалось, что сзади засмеялись.

Баранцев отправился к главному инженеру поговорить обо всех торчащих гвоздях и сломанных досках.

И начались у него бесконечные споры и ссоры из-за этих гвоздей, поломок и сквозняков.

— Послушайте, надо понимать: это шахта, а не часовой завод! — устало говорил ему главный инженер.

Но Баранцев не хотел этого понять.

Почему-то получалось, что чаще всего он сталкивался с Семеновым.

Как-то он пришел в забой сразу после взрыва. Еще издали увидел: едва отгрохотало, Семенов выскочил из ниши и весело крикнул:

— В темпе, ребята!

И, не ожидая, пока забой проветрится, не обрушив нависших после взрыва кусков породы, шахтеры ринулись к углю.

— Стойте! Нельзя! Против правил! Запрещаю! — высоким голосом кричал Баранцев, расставляя руки и пытаясь их задержать.

Его просто смели с дороги. Заскрежетал транспортер. И пошел из забоя уголек.

Баранцев пожаловался в шахтком. Но шахтеры ввалились на заседание гурьбой и отстояли Семенова.

— Я же о вашем здоровье! За вас бьюсь! — кричал Баранцев.

Но ему казалось, что он бьется о глухую стену, что деньги, заработок превратились для этих людей в высшую цель. И он чувствовал себя среди них чужим и чуждым со своими порывами и призывами.

Баранцев все бегал по кабинету, повторяя свои горькие доводы и обвинения, и до него не сразу дошел шум за дверью — голоса и топот.

Начальник из коридора на ходу крикнул ему:

— Носилки на третий горизонт!

Потом Баранцев не мог вспомнить, как очутился в клети. Он, кажется, ни о чем не думал, пока клеть бесконечно ползла вниз.

В шахте было тревожно. У главного поста все время звонил телефон. Дежурный, надрываясь, кричал в трубку:

— Вышли! Не слышно? Вышли, вышли!

Несколько человек у нагруженных вагонеток тихо переговаривались. И когда Баранцев не сразу уложил в вагонетке носилки, бегом бросились помогать. Состав со скрежетом и грохотом помчался по штреку.

У металлических стоек рельсы кончились. Здесь собралась толпа. Все молча смотрели на дверцу высоко под самым сводом. Вот она отворилась, оттуда наклонился начальник, посветил вниз на стремянку.

— Сюда, доктор!

Метров двадцать пришлось ползти на животе. Впереди тяжело, с хрипом дышал и кряхтел начальник. Всякий раз, передвинувшись и подтягивая носилки, Баранцев приподнимал голову и больно ударялся о верхнюю балку. Сделалось нестерпимо жарко, пот заливал глаза. Наконец начальник перед ним выпрямился. Они выбрались в лаву.

По крутому, засыпанному углем склону к ним осторожно спустился маленький инженер по технике безопасности. Начальник вопросительно посмотрел на него. Тот показал головой вверх.

— Жмет. Как никогда.

Где-то там пронзительно завизжала выворачиваемая балка. Потом глухо стукнула.

И Баранцеву стало страшно. Он ощутил на плечах неимоверную тяжесть земной громады. Захотелось мгновенно очутиться наверху, где солнце, и высокое небо, и ветер.

— Никого туда не пускать! — сказал начальник и оглянулся на Баранцева. — Пошли.

Там наверху, у края щели, где шла добыча, придавленный балкой, лежал Семенов.

Сперва Баранцев увидел на белом лице в глубоких провалах огромные оранжевые зрачки. Потом все тело. Вдавленное в землю, оно билось мелкой, равномерной дрожью.

Острый конец сломанной балки пробил мышцы ноги, пригвоздил Семенова к земле. Другой конец балки краешком зацепился под сводом. Громадная глыба рухнувшей породы чудом держалась на этой наклонной балке. Дернется ли посильнее Семенов, стронется ли балка — конец.

Рядом на корточках сидел шахтер и крепко держал Семенова за руку. Несколько человек молча стояли поодаль, пригнувшись.

А титанические силы продолжали свою работу. В земной толще перемещались гигантские пласты. Через какую-то щель над головой с непрерывным шорохом сыпались и скатывались кусочки породы. И вот где-то неподалеку тихо и тонко запел сверчок.

— Сейчас крайнюю вывернет! — охнул кто-то рядом.

Баранцев почувствовал, кто-то ему больно сжал локоть. Начальник спросил чуть слышно:

— Ну? Что делать?

И вдруг он увидел, как оранжевые зрачки Семенова остановились на нем, черные, закушенные губы дрогнули. И скорее угадал, чем услышал:

— Принес… таблеточку… — И дуновение улыбки пронеслось по белому, точно окаменевшему лицу Семенова.

И, не рассуждая, движимый горячей волной любви и жалости, Баранцев бросился к нему.

С неожиданной для себя ловкостью и четкостью, будто тысячу раз делал это, разрезал резиновый сапог, одежду, обнажил рану.

Он слышал, как притихли вокруг, как все пронзительнее пел рядом сверчок. А люди смотрели, боясь шевельнуться. Теперь под нависшей качающейся глыбой были двое.

— Режь, доктор! — шептал Семенов, как будто продолжая улыбаться. — Напрочь!

Но точно кто-то посторонний водил рукой Баранцева. Он осторожно отделял размозженные ткани, старался не перерезать ни одного лишнего волоконца. Сохранить ногу!