Романтические истории - Альберт Вениаминович Цессарский
Кто-то шептал сзади:
— Скорее, скорее!..
И еще он видел две руки, сцепившиеся пальцами, судорожно, насмерть, грубыми, потрескавшимися пальцами, покрытыми угольной пылью. Это товарищ продолжал держать за руку Семенова. Последний разрез, чтобы развести мышцы, освободить ногу.
— Бери! — услышал он собственный голос.
Осторожно, страшась задеть балку, подняли и понесли. Там, внизу, у выхода из лавы, он видел, как ринулись вверх по склону шахтеры, по двое, неся наперевес короткие столбы подпорок, точно снаряды в бою.
— Становь! Становь! — командовал громкий голос начальника.
Носилки стояли на земле в ожидании клети. Семенов лежал молча, с закрытыми глазами, морщась от боли. Баранцев, безмерно уставший, безразличный ко всему, стоял в стороне, прислонившись к холодной стенке. Только старичок фельдшер все суетился и снова и снова рассказывал подходившим шахтерам:
— Конечно, тут бы просто отрезать. Скорее. А он аккуратно. И будет нога! Будет ходить! А глыба-то как качается! Ох, думаю, сейчас рухнет, ведь что — мокрое место! — И влюбленными глазами смотрел на Баранцева.
Товарищ Семенова стоял рядом с носилками, то и дело вытирая рукавом пот со лба, оправдываясь, говорил кому-то:
— Да я и не просил… Поспешил он, поторопился…
«За деньгами поторопился!» — привычно подумалось Баранцеву.
— Постой, постой! — перебил кто-то парня. — Так он же не на твоем участке рубает…
— Вот, вот, в том и дело! Я же еще ему: «Не надо, — говорю, — иди». Он в нижнем забое рубал. А пришел поглядеть. Я у него раньше робил. Ну, учил он меня… Вторую неделю как самостоятельный участок дали. Переживал за меня… — Парень растерянно оглядел собравшихся. — Участок-то трудный, больше крепишь, чем рубаешь. Не даем и не даем плана, хоть ты что! А тут стойка эта как запоет. Я еще говорю: «Проклятая, опять ее менять». А он мне: «Давай, — говорит, — рубай, я сменю». Стал менять. И вдруг слышу, за спиной у меня как ударит… Не успел он, значит, достала…
Стукнула в пол опустившаяся клеть. Звякнула загородка. Шахтеры подняли и установили носилки.
В темной клети, как обычно, все молчали. В тесноте Баранцев спиной ощущал чей-то локоть, кто-то дышал ему в шею, сам он лицом уткнулся в чей-то холодный и шершавый брезентовый ворот. Клеть, подрагивая, поднималась медленно, почти торжественно. Впрессованный в гущу этих людей, Баранцев, как никогда раньше, почувствовал себя частицей того громадного человеческого организма, в который слились все они, сбитые сейчас в клети. Он вдруг заметил, что полон какой-то безотчетной, детской радости. Захотелось громко говорить и смеяться. Ему стало казаться, что, несмотря на темноту, все видят его радость, и понимают, и разделяют. И чтобы убедиться, не сомневаясь, что ему ответят, он громко произнес бессмысленную фразу:
— Ну что, ребята, нормально?
И действительно, кто-то тотчас отозвался в темноте хриплым басом:
— Порядок, доктор!
И оттого, что он не ошибся и что его узнали по голосу, он засмеялся от удовольствия.
Он стал искать причину этой радости. И ясно вспомнил миг, когда это в нем началось. Нет, не тогда, когда он бросился к Семенову. И не тогда, когда услышал его благодарный шепот. Нет! Это началось в тот миг, когда он увидел паренька, который остался рядом с Семеновым под качающейся, готовой ежесекундно сорваться громадой, остался только ради того, чтобы быть рядом, чтобы держать его за руку. Да, да, именно это рукопожатие и было так прекрасно, ибо оно было бесполезно! Вот что его озарило.
Как только он вспомнил и понял, волнение, охватившее его, сразу улеглось. Он почувствовал, что очень устал. Пришли мысли о том, что амбулатория тесна и плохо оборудована и что надо бы съездить в область, выпросить денег и штаты, и что хорошо бы раздобыть новую мебель, какую он видел в областной больнице.
В клеть сверху ворвалось горячее, живое солнце, в открытую дверь стволовой будки от тайги повеяло острым, свежим запахом можжевельника.
Носилки понесли к машине.
НЕБЛАГОДАРНОСТЬ
От знакомого стука в дверь сердце у Кати оборвалось. Господи, значит, она все-таки надеялась, что Валерий не придет, что все само обойдется и устроится! Она представила себе лицо, с которым он сейчас войдет, и от мучительного стыда за него ей захотелось зарыться головой под подушку, исчезнуть. Валерий вошел как ни в чем не бывало.
— Угостишь чайком? — привычно сказал он, подсаживаясь к столу и вынимая карманные шахматы.
Катя, страшась взглянуть ему в глаза, стала наливать чай. Валерий высыпал в горсть фигуры, принялся методично вставлять их в гнезда. Катя подала чашку, подвинула сахарницу. Он аккуратно опустил кусочек сахару, бесшумно помешал. Положил ложечку на блюдце.
— Мой черед белыми. — И осторожно переставил королевскую пешку.
Катя машинально взялась было за фигуру, но уронила руку, отвернулась.
— Ну? — сказал Валерий.
Голос Валерия прозвучал жестко. Лицо его было бесстрастно, губы плотно сжаты. Мужественное, суровое, красивое лицо.
— Это что, демонстрация?
— Я… я не понимаю тебя, Валерий… — прошептала Катя.
— Два дня, как появилась статья в многотиражке. Два дня я ждал, что зайдешь, позвонишь…
— Не могла я. — Катя виновато опустила голову.
— Конечно, это ведь не в кино, не на лыжи! — криво улыбаясь одним ртом, проговорил Валерий. — Прийти к человеку, когда у него неприятность, — не развлечение. Но я рассчитывал на твою память. Те, кто писал статью, меня не знают. А ты! Или ты уже забыла?
У Кати перехватило горло. Нет, она ничего не забыла! Она отлично помнит то ужасное утро, вскоре после своего приезда сюда на работу, когда сгорел трансформатор…
…Снаружи о мокрое стекло безнадежно билась ветка березы с грязно-желтыми листьями. Катя в пальто и шляпке, как ее настиг телефонный звонок Сергея Ивановича, сидела посреди комнаты на стуле, уронив руки, и неотрывно смотрела в окно. А в ушах все звучал сухой, официальный голос главного энергетика, разом отрезавший ее от работы, от людей, от жизни: «Вы отстраняетесь от работы до конца расследования». В сотый раз Катя мысленно перебирала все обстоятельства, все возможные причины аварии — вины ее не было. И все-таки было непереносимо больно и стыдно. Самое неприятное в ее переживаниях было чувство вины без вины. Потому что трансформатор все же сгорел Потому что шахта из-за этого простояла почти сутки. И потому еще, что эти дни во всех углах и домах поселка, обсуждая аварию, люди, конечно, повторяют одно и
