Альпийские снега - Александр Юрьевич Сегень

— Вот мы — иркутяне, а жителей Осы как называют? Осы? Осияне? — спросила Маруся, отфыркиваясь.

— Осинцы, — ответил Павел, подплывая к ней саженками. — Только я уже пять лет не осинец. Мотаюсь по всей Сибири великой. А ты когда в Иркутск намереваешься возвратиться?

— Собиралась там свои двадцать три праздновать, а теперь уже и не знаю даже...

— А скоро?

— Через неделю. Достанешь к этому сроку мороженое и все для пельменей, останусь.

— Расшибусь, но достану! — поклялся он. — Нам теперь во всем станет везти, как с этими билетами.

И вот спустя восемнадцать лет после того волшебного дня их знакомства Драчёв, теперь уже не комбат, а генерал-майор, лично отправился во Дворец культуры имени Куйбышева, где купил четыре билета на «Севильского цирюльника», чтобы вечером пойти туда с женой и дочерьми. Если, конечно, получится, потому что дел у него в Самаре-городке по горло. И сейчас нужно спешить. От гигантского Дворца культуры на Куйбышевской площади он рванул на Пионерскую улицу, где временно селились многие генеральские семьи. С замиранием сердца взбежал по лестнице, нажал на дверной звонок. Ну же! Ему открыла не Маруся.

— Здравствуйте, Екатерина Васильевна! — поздоровался он с женой генерал-майора Василевского. — Привет, Игорёк! — кинул стоящему у нее за спиной шестилетнему сынку.

— Заходите, Павел Иванович, — впустила Драчёва жена Василевского. — А ваших нету. Сегодня утром уехали.

— Куда?!

— Так их дальше эвакуировали. В Новосибирск.

— Прямо вот так, сегодня утром?!

— Вот так, — улыбнулась Екатерина Васильевна. — А вы разве предупреждали их о своем приезде?

— Хотел сюрприз сделать...

— Зачем же! Так бы они на сутки задержались. Ради встречи-то.

— Осёл.

— Уж извините, но выходит так.

Он грустно рассмеялся. Она тоже.

— Да вы проходите, я вас чаем...

— Некогда, Екатерина Васильевна. Я вот, — он достал из кармана билеты, — на «Севильского цирюльника»... Может, вы сходите? Или еще кому-то отдайте.

— Хорошо, куда деваться, пристрою. — Жена Василевского взяла ставшие ненужными для семьи Драчёвых бумажки. — Жалко, Александра Васильевича нет, он обожает театр.

— Вы представляете, я когда с Марусей в Омске познакомился, мы впервые в театр ходили на «Женитьбу Фигаро», а тут снова «Фигаро»... Такие вот дела. Ну, до свидания! Спасибо за чай, что предложили.

Он поспешил в здание на улице Куйбышева, где его ждал пакет от Давыдова с пометкой «Совершенно секретно». Вскрыв его и прочитав приказ, Павел Иванович присвистнул:

— Мать честная!

В приказе говорилось, что Ставка Верховного главнокомандования приняла решение о проведении 7 ноября в Куйбышеве военного парада, и от Драчёва требовалось тщательно проверить оснащение войск для данного важного мероприятия.

— А ты говоришь, «Фигаро»... — покачал головой Павел Иванович.

Вскоре его вызвал к себе маршал Ворошилов, с недавнего времени занимавший должность представителя Ставки по формированию войск. На фронте Климент Ефремович оказался военачальником устаревшим, совершил немало ошибок, а посему теперь его перевели на эту должность и поселили в Куйбышеве.

— На нас возлагается чрезвычайно важное задание, — сказал он Драчёву. — Мы должны провести образцово-показательный парад. Сейчас здесь, в Самаре, располагаются эвакуированные из Москвы иностранные посольства и дипломатические миссии. А значит, параду придается важнейшее политическое значение. Наши союзники разуверились в возможностях Красной армии остановить германца и могут свернуть помощь, и без того скудную. Они должны увидеть, что из Сибири поступают свежие полки, которые пойдут на защиту столицы. Должны увидеть мощь Красной армии. Не менее важно, чтобы эту мощь увидели представители колеблющихся стран. Турки и япошки готовы вступить в войну на стороне Гитлера, но до сих пор не решаются. Ждут, сволочи, когда немец свернет нам шею, чтобы тогда уже наверняка наброситься.

— Туркам Ататюрк завещал не воевать с Советской Россией в благодарность за то, что Ленин поддержал их в войне против Греции.

— Начхать им на Ататюрка! Он уже три года как в могиле. Если, не дай бог, нашу страну начнут рвать на куски шакалы, думаешь, турки в сторонке останутся?

— Думаю, нет, — вздохнул Драчёв.

— Конечно, нет, — сказал Ворошилов. — И мы своим парадом должны показать, что падальщики пускай пока посидят в сторонке. Нам сейчас приходится держать в Закавказье и на Дальнем Востоке значительные контингенты на случай вступления против нас в войну Турции и Японии. Короче, тебе поручается обеспечить полки, участвующие в параде, новым добротным обмундированием. Обеспечить подвоз питания. Чтобы наши воины выглядели сытыми орлами, а не голодными задохликами. Я буду лично отбирать воинские части и сообщать тебе об их особенностях и количестве. О твоих способностях я наслышан. Говорят, ты чудеса вытворяешь, из-под земли можешь достать все, что надо. Так?

— Из-под земли, товарищ маршал Советского Союза, добывают нефть, уголь, другие полезные ископаемые. Но они не мне подчиняются. Задание я понял. Выполню.

— Смотри! — И маршал строго глянул на генерал-майора. — Если облажаешься, не обессудь. По всей строгости. Слыхал такое слово — «облажаться»?

— Слыхал. Еще в прошлом веке торгаши, если плохой товар подсовывали...

Стало обидно, что Ворошилов ему угрожает, но вида не подал, спокойно попрощался и отправился заниматься новыми трудными делами.

Главная задача — шинели. На то количество личного состава, которое выписывал Ворошилов, их не хватало. Двадцать пять тысяч человек. Но просить маршала уменьшить число участников значило расписаться в своем бессилии.

Эх ты, шинель однобортная из сукна серого цвета, принятая еще в 1926 году, сколько тебя сгорело во время летнего стремительного отступления, когда приходилось со слезами на глазах жечь склады! Сколько тебя ушло осенью в плен к немцам! Если думать об этом, головная боль никогда не пройдет. А голова у генерал-майора Драчёва все чаще и чаще болела в последние месяцы. Вместо жены при нем теперь постоянно находилась новая подруга — товарищ Гипертония. Иной раз так заболит, что кажется, мозг вот-вот лопнет. Хотите расстрелять? Расстреливайте. Прямо сейчас, только, пожалуйста, вот сюда, в голову, где сидит эта боль!

Лет до тридцати он знать не знал, что такое болезни. Голод — да, холод — да, но даже простуда его не брала. Худенький, жилистый, подвижный. Такие редко болеют. Бегал, плавал лучше всех...

Счастливейшее воспоминание — как они с Марусей купались в лучах заката в Иртыше, как потом он провожал ее в