Альпийские снега - Александр Юрьевич Сегень

— Держи, а то тебя начальство заругает.

А на следующий день в здании под Крылатым Гением они смотрели «Безумный день, или Женитьбу Фигаро». Спектакль оказался весьма посредственным, большинство актеров играли слабо, без той живости, которую подразумевал для них Бомарше, но постепенно текст пьесы возобладал над его исполнением, даже актеры ближе к концу ожили, и, когда все кончилось, зал бурно аплодировал, и труппе дали аж целых пять занавесов.

— Занавесы — это сколько раз после спектакля зрители рукоплесканиями вызывают актеров кланяться, — пояснила Маруся.

Они уже шли по ночному Омску под руку.

— Тебе что больше всего понравилось? — спросил Павел.

— То, что Фигаро оказался в такой ситуации за свои прежние грехи. Раньше я как-то не осознавала, что он поставлял графу Альмавиву девушек. А тебе что понравилось?

— Когда Сюзанна сказала: «Боже, как глупы бывают умные люди!»

— А что не понравилось?

— Всё.

— То есть как это?

— Актерам уже за сорок, а играют жениха и невесту. Графине вообще под восемьдесят. И еще я терпеть не могу, когда мужчина играет женщину или женщина — мужчину.

— Ну да, Керубино играла девушка. А я читала, что раньше все актеры были мужчинами, женщинам категорически запрещалось играть на театре.

— Ага. Даже Офелию и Дездемону играли юноши.

— И все-таки хоть труппа и не сильная, но пьеса Бомарше просто прелесть.

— И сейчас даже актуальная. Напоминает о том, как в прежние времена господа могли распоряжаться судьбами своих слуг. Это право первой брачной ночи — просто жуть какая-то.

— Интересно, в России такое существовало?

— Существовало. Во времена крепостного права.

— А ты знаешь, что значит имя Фигаро?

— Это прозвище. Так называлась в Испании короткая курточка, в которой он щеголяет. Кстати, а по имени графа Альмавивы во времена Пушкина назвали плащ без рукавов. Что ты так смотришь? Я ведь интендант, мне читать про всякие вещи все интересно.

— А мне с тобой интересно.

Когда они прощались у дверей ее общежития, вновь не хотелось расставаться, и договорились завтра опять встретиться. А завтра выяснилось, что комнаты самоделам больше не выделяют, надо съезжать. Ей предстояло возвращение в Иркутск к родителям, и это известие убивало обоих наповал.

— Слушай! — осенило Павла. — А ты пишущей машинкой владеешь?

— Еще как! — ответила Маруся. — Нас в гимназии хорошо научили.

— Нам в штабе СибВО нужна одна дактилошка.

— Смешное слово, — обрадовалась она. — Так до революции машинисток называли. А где жить?

— У меня комната в коммуналке. Обещаю не приставать. Я на полу, ты — на кровати.

— Точно обещаешь?

— Клянусь мировой революцией!

— Ну, если только мировой...

— Согласна?

— Согласна, ладно.

— Уж очень мне не хочется расставаться с тобой, гимназистка Буранова.

— А мне с тобой, комбат Драчёв.

И он устроил ее. И на работу машинисткой, и жить с ним в одной комнате. А уж как у них все соединилось — это оставим в тайне, как в песне про коробейников:

Знает только ночь глубокая,

Как поладили они.

Распрямись ты, рожь высокая,

Тайну свято сохрани!

И про ее день рождения он сдержал слово — где-то раздобыл и муки, и немного мяса, и даже мороженого с викторией, получился 19 июля праздник с пельменями.

А не прошло трех месяцев, и 8 октября они поставили свои подписи как муж и жена, да не где-нибудь, а в том самом особняке купца Батюшкина, бывшей резиденции Колчака, где теперь размещался главный городской ЗАГС. Подходя к роскошному зданию, невеста сказала:

— Ну, жених, давай штурмуй это здание во второй раз.

И он, ведя ее под руку, пошел на штурм. В зале бракосочетаний все прошло просто. Одноногий ветеран зачитал им договор:

— Драчёв Павел Иванович и Буранова Мария Павловна вступают в союз по взаимному согласию и обязуются жить честно, воспитывая детей честными гражданами Союза Советских Социалистических Республик. — При этом он показал на стоящий между ним и брачующимися стол, покрытый красной скатертью, словно этот стол олицетворял собой все огромное пространство страны, признанной к тому времени лишь шестью государствами в мире — Турцией, Ираном, Афганистаном, Монголией, Польшей и Финляндией. И Павел Иванович действительно видел, что перед ним не стол, а вся великая Россия, ставшая СССР, за которую он сражался и перед которой сейчас обязуется «честно любить жену и воспитывать честных детей». И ему нравилось, что в предлагаемой официальной формулировке во главе угла ставилась честность, а не идеалы марксизма.

— Ну вот, Фигаро, твоя Сюзанна стала тебе женой, — со смехом сказала Мария, когда они вышли из отдела бракосочетаний и двинулись к берегу Иртыша под шелест падающих листьев.

Сколько-то шинелей для парада в Куйбышеве ему удалось найти, но не хватало полутора тысяч.

— Предлагаю следующее, — докладывал он на третий день Ворошилову. — Куртка ватная образца 25 августа 1941 года, приказ наркома обороны СССР за номером 283. В условиях наступивших холодов пользуется успехом у бойцов на передовой. Изготавливается из трико диагонали меланжевой водоупорной пропитки цвета хаки. Удобна в обращении, стояче-отложной воротник легко застегивается на металлический крючок и петлю. В отличие от образца тридцать пятого года, имеет более плотное наполнение, и если ту носили под шинелью, то новая вполне заменяет шинель. Их так и выдают — либо шинель, либо куртку. И многие бойцы охотнее выбирают ватник. Шутники говорят: «Это не ватник, а воеватник».

— Сам придумал? — усмехнулся Ворошилов.

Но Драчёв не ответил, продолжил:

— По поясу застегивается ремнем. Штаны тоже ватные, стеганные параллельными строчками. Застегиваются на четыре пуговицы. На поясе имеют шлёвки для ремня, внизу штанин пришиты утягивающие штрипки, благодаря чему штанины схватывают портянку и легко окунаются в сапог.

— И ты что, хочешь иностранцев удивить нашими новыми ватниками? — с недоверием отнесся к докладу маршал.

— А мы сделаем так, — не смутился тоном начальника генерал-майор. — Первые полки у нас пойдут в новых шинелях, чин чинарем, в касках и с пистолет-пулеметами наперевес, с винтовками. А дальше — два варианта. Первый: чтобы в глубине рядов шли бойцы в ватниках, их и не заметят. Второй: пусть полторы тысячи пройдут в ватниках, и про них объявить,