Вечный день - Юлиус Фучик
У пулеметчиков Радвана уже вышли все боеприпасы, когда заговорила артиллерия.
— Успели. — Радван облегченно вздохнул.
А стрелок Шпак смотрел на немецкие позиции, но которые обрушился шквал металла. Тучи черного дыма поднимались все выше и заслонили горизонт. Ему казалось, что сквозь этот дым он видит взлетающие вверх человеческие тела, окровавленные клочья лиц, рук, ног…
— Люди… — вырвалось у него.
— Ну что, папаша, — буркнул Оконский в изодранной, заляпанной кровью гимнастерке. — Не радуешься? Ведь живы еще…
За огненным шквалом пошла атака. Те, кто наблюдал за нею в бинокли на командных пунктах, увидели солдат первого батальона, идущих к Мерее и через Мерею. Они брели по топкому лугу, под сапогами чавкало жидкое месиво, грязь залепила лица, так они добрались до разведывательной роты, и Радван с оставшимися присоединился к атакующим взводам. Они заняли вторую линию немецких окопов и увидели перед собою поле под обстрелом пулеметов, а дальше — деревенские избы. Тригубово.
Сражение складывается из мелких эпизодов, в каждом из них погибают люди, а командиры направляют рапорты, содержащие несколько стереотипных оборотов: наступаем на Тригубово, взяли Ползухи, сильный натиск неприятеля с правого фланга, обеспечьте связь, пришлите танки.
Мы наступаем, то есть ежеминутно поднимаем людей с земли, заставляем их пробежать несколько шагов под огнем, залечь снова и подниматься опять, конечно, тех, кому снаряды не угодили в живот, в шею или в грудь… Майор Ляхович крикнул: «Ребята, орлы, за мной!» — и в тот же момент был сражен противотанковым снарядом прямо в грудь. Командование принял Пазинский и сразу же, таким же движением, как павший командир батальона, поднял солдат.
Немцы переходили в контратаку.
В роте Радвана советский офицер Дымин (тот, что обучал стрельбе из пулемета Мосина) упал, прошитый серией из немецкого пулемета… Радван вызвал Мажинского.
— Примешь командование взводом…
— Есть принять командование.
И вскоре он услышал, как тот отдавал приказ: «Внимание, передай по линии…»
«Порядок, справился парень», — подумал он.
Они наступали на Тригубово, вели бой в деревне Ползухи. В Ползухах капитан Вихерский принял участие в атаке батальонов второго полка. «В человеке заложен инстинкт борьбы, — подумал он, наблюдая за укрывшимися за постройками солдатами, которые то и дело выскакивали на дорогу, чтобы метнуть гранату и снова спрятаться, накрывая метким огнем немецкие точки сопротивления. — А ведь они новички…»
Заняв Ползухи, увидели далеко за деревней немецкие подразделения, готовящиеся к атаке… К деревне подходили «фердинанды».
— Где наши танки? — спросил Вихерский.
— Где танки? — опросил Радван Павлика, когда они залегли у Тригубова и от этой треклятой деревушки их все еще отделяла узкая полоска простреливаемого поля.
Поднявшиеся в небе немецкие самолеты спикировали на польские позиции, и над ними поднялись клубы черного дыма… Танки увязли… «Битва, как правило, состоит из событий, которые трудно предугадать», — любил повторять полковник Валицкий. В самом деле, невозможно было предугадать, что первый танк, въехавший на мост через Мерею (при грузоподъемности в 60 тонн), провалится и увязнет в трясине. Збышек Трепко, видевший все это из своей машины, был уверен, что он бы наверняка проехал, но второй танк тоже увяз, а когда на мост въехал третий, кругом стали рваться снаряды. Немцы обстреливали переправу. Показались самолеты. Збышеку стало ясно, что он находится под огнем и что ему совсем не страшно; он видел клубы дыма над Ползухами и Тригубовом, там сражался его отец, он гнал от себя эти мысли, но не думать не мог. Он не раз видел этого человека издалека, так и произнес про себя: «Этого человека…» Не хотел признаться перед собой, как приятно было ему впервые увидеть его во время занятий в Сельцах. Потом они виделись часто… После присяги встретились в перелеске, шли навстречу друг другу. Отец подал ему руку и угостил папиросой. Надо было… Как мог «этот человек» столько лет… столько лет…
Недалеко от танка взметнулась земля. Фонтан дыма черным опрокинутым конусом поднялся вверх… И снова — ни малейшего чувства страха. А вообще-то когда человек начинает бояться?
На «газике» подъехал запыхавшийся капитан.
— Танки через мост под Ленино! — кричал он. — Через мост под Ленино…
Бывший лесник капрал Граля погиб, когда они ворвались в пылающее Тригубово. Выскочил из-за дома, и в тот же момент его увидели два немецких автоматчика, которые еще отстреливались в соседнем доме. Он заметил их слишком поздно. Выстрелил, но те его опередили; он даже не почувствовал толчка, только небо и земля вдруг поменялись местами. «Вот и меня», — подумал он и понял, что это конец. Решил лечь так, как подобает умирающему, захотелось курить. Увидел Козица, который тоже выскочил из-за дома и метнул гранату. Изувеченных осколками немецких автоматчиков уже не было. Козиц склонился над ним.
— Дай затянуться, — попросил Граля. — Сбегай, табак в палатке.
Козиц свертывал самокрутку, но табак, как назло, все время рассыпался, аж капрал Граля разозлился:
— Даже сигарету свернуть не умеешь.
— Я сейчас вызову санитаров, — бормотал Козиц.
Граля усмехнулся и застыл с самокруткой в зубах.
Погиб в Тригубове и стрелок Оконский, когда к деревне уже подходили немецкие танки. Он и Шпак, укрывшись за амбаром, увидели подъезжающего «фердинанда». И впервые так близко. Их учили в таком случае пускать в ход гранаты, и Шпак, не задумываясь, метнул одну, за ним и Оконский. Сбоку отозвалось бронебойное ружье. Танк завертелся на месте точно жук, а из-под его гусениц вырвались языки огня и клубы дыма. Оконский поднялся, хотел что-то крикнуть, так, во всяком случае, показалось Шпаку, и в тот же миг упал, сраженный пулей. Немецкие танкисты выскакивали из машины. Шпак, продолжая лежать, выстрелил трижды и сбоку услышал стрекотание пулемета. Он целился в людей сосредоточенно и с толком: чуть пониже головы, в грудную клетку, потому как в голову легко промахнуться. Но приближался уже второй немецкий танк, пулеметы разрывали воздух, он склонился над Оконским и решил оттащить его как можно дальше, чтобы сдать санитарам. Этот парень из Влодавы был не слишком тяжел, а Шпак не слабого десятка. Но Оконский был
