Сторож брата. Том 2 - Максим Карлович Кантор
— Обмениваться идеями? — спросила Мария.
— Да, обмениваться идеями.
— Но у меня нет идей.
— Но взгляды у вас есть? Вы должны ими поделиться.
— И взглядов нет.
— Я имею в виду мысли, — снисходительно пояснила миссис Кингсли. Надо быть терпеливой к иностранке, которая не освоила английский словарь. — Английский язык весьма трудный, понимаю. Взгляды — это мысли. Понимаете? Иметь взгляды — это значит иметь мысли; мы, англичане, имеем свое мнение и выражаем собственные взгляды. Так принято в нашей стране. Какие у вас имеются мысли?
— Я своих детей люблю. И люблю мужа. Других идей нет.
— Мужа любите? — Сюзен Кингсли осуждающе, участливо и скорбно смотрела на Марию. Да, можно наблюдать сумбурные, неосмысленные чувства; что ж, и это тоже эмигранту можно простить. Видимо, тощая женщина не лжет и действительно испытывает симпатию к своему супругу, к неверному и слабовольному человеку. Известно, что славянская женщина по натуре — рабыня. Трудно ожидать иной реакции. Сюзен Кингсли знала, что такое мужская неверность. Много лет назад у ее супруга, мистера Кингсли, была короткая связь с их дантистом, поляком Збышеком Кислевским, розовым блондином. Но мистер Кингсли сумел пройти испытание с достоинством. Семья не пострадала, мистер Кингсли раскаялся в содеянном, мистер Кислевский сменил практику; супруги Кингсли, примирившись, слетали на Майорку. Вряд ли их русский сосед Марк Рихтер способен на такое. Чтобы поступить так, необходимо внутреннее достоинство. Сомнительно, что славянам присуще бытовое благородство. Весьма маловероятно.
— Дети, понимаю. Да, дети. Наш сын уже вырос и работает в банке «Ллойд». Дети, бесспорно, занимают некое время. Но существуют иные вещи, помимо ваших детей. — О муже худой женщины Сюзен Кингсли тактично решила не упоминать. — Гражданский долг. Политика. Вы знаете, что это такое?
— Наверное, — сказала Мария.
— Вы не интересуетесь политикой?
— Нет, — сказала Мария. — Не интересуюсь.
— Вам ничего, кроме ваших детей, не интересно? — О муже опять не сказала, сдержалась. Пожалела тощую женщину.
— Нет, — сказала Мария.
— Позвольте спросить. Я обязана задать прямой вопрос. Вы любите свою родину? — миссис Кингсли отмахнулась от Колина Хея, тянувшего ее за рукав.
— Нет, — сказала Мария. — Я детей люблю.
— А мою родину вы любите? Мою родину, которая дала вам приют.
— Разве я должна любить?
— Все люди любят свою родину.
— Получается, я не как все.
— Значит, ни Великобритания, ни Россия вам не родина? Вы что же, совсем родины не имеете?
— Моя родина там, где мои дети.
— Стыдно за равнодушных. Стыдно наблюдать эгоизм. Особенно здесь, у нас, в Британии. Здесь, где права каждого человека являются первой ценностью. Вы помогаете украинским беженцам?
— Нет, — сказала Мария. — Никому не помогаем. У нас мало денег. Пусть украинские беженцы идут работать.
— Украинцы — отличные работники, — сказала миссис Кингсли сурово. — У нас на кухне плитку клали украинцы: великолепно справились и недорого взяли. Многие согласятся: взять на работу украинца — практично и выгодно. Но сейчас у украинцев беда!
— Сейчас их тоже взяли на работу. Платят хорошо. Правда, производство вредное.
— Что именно вредно? — Гормли сверкнул стекляшкой. — Осуждаете войну за демократию? Вредно воевать с Путиным?
— Воевать вредно, — сказала Мария.
— Вот как, — саркастически заметил отставной майор. — Значит, воевать с Россией — вредно? Я правильно понял?
Работа по выявлению врагов демократии шла безостановочно. В короткое время организовали штабы для слежки за гражданами. Украинская база данных под названием «Миротворец» прилежно выявляла каждого, кто хоть раз усомнился в величии Украины. Русские просочились повсюду — следовательно, надо найти и разъяснить, что за субъект проживает в свободной стране. Промолчать нельзя. Скрыться в эмиграции для человека русской национальности невозможно: искали, находили и разоблачали. Следовало публично откреститься от России, записаться в «хорошие русские», как то сделали правозащитники Плескунов и Шелепухин, Тохтамышев и Терминзабухова, Расторгуев и Шпильман — эти ярые противники режима давали интервью и клеймили былую родину. Инакомыслящим следовало громогласно отречься от государства-террориста и славить Украину в людных местах. Граждане прилежные, не желающие себе неприятностей, они заканчивали любое предложение словами «Слава Украине! Героям слава!». Те же, кто этого не делал, попадали на заметку вездесущему Шойхету, следившему за русской диаспорой. Беспощадный Шойхет (берлинский активист) вел строгий учет, выявлял скрытых путинистов, составлял проскрипционные списки, рассылал в полицейские участки. Именно с ним, с человеком принципиальным и мстительным, списался акварелист Феликс Клапан, предложил ему пакет сведений о семье Рихтеров. Шойхет изложил сведения, полученные от Клапана, в обычной своей, беспощадно обличительной манере, переслал в полицию Оксфорда, копию — в Камберленд-колледж.
Колледж, получив уведомление от полиции, обязан был разобраться.
Один из вопросов, обсуждаемых на очередном собрании fellowship, посвятили дому, где проживала Мария Рихтер с детьми.
Профессор Блекфилд с присущей ему сдержанностью не принимал участия в дебатах; он сидел на общем собрании ученых воронов, где обсуждали самые разные вопросы: от приема на работу нового тьютора античной истории до расходов на электричество; когда перешли к временному (подчеркнули: «временному») жилью семьи Рихтеров, профессор Блекфилд побледнел. Он понимал, что вопрос решен заранее, что любое громко сказанное им слово будет неуместным и скорее навредит семье Рихтеров, чем поможет. Более того, с годами Блекфилд усвоил урок, который мягко внедряют в сознание всю жизнь: все решено без тебя, силой вещей — старайся достойно встретить неизбежное. И однако мысль о том, что он не осмелится сказать, не осмелится защитить, была Блекфилду оскорбительна.
Профессор политической социологии встал, сухое бледное лицо его исказилось. Коллеги подумали, что черты Блекфилда исказил гнев, но причиной был стыд.
Кусая губы, профессор сказал так:
— Вероятно, впервые в истории Камберленд-колледжа решение совета выносится на основании доноса. Марк Рихтер наш коллега, а его семья находится под защитой колледжа. И если донос негодяя (профессор так и сказал: «негодяя») способен изменить отношение колледжа к своим обязанностям, это будет первый случай в нашей истории.
— Вы прекрасно сказали, мой друг, — мягко возразил мастер колледжа, адмирал Черч, — и я мысленно аплодировал вашему спичу. Как помните, я сам пошел навстречу Рихтеру, оформив его поездку в Россию как командировку от Камберленда. Одно обстоятельство изменило многое. Началась война. Наш бывший коллега Рихтер сегодня представляет (боюсь, по собственному выбору) сторону агрессора. Обязательства Камберленд-колледжа считаю аннулированными.
Младший бурсар Камберленд-колледжа Гормли, человек в прошлом военный, был делегирован в дом Рихтеров. Сегодня состоялся как бы предварительный разговор, неизбежное выселение семьи наметили, срок обсуждали; сегодня от Гормли требовалось четко артикулировать законные
