Ученик доктора Менгеле - Роберта Каган

– Посмотрим. Мама пытается убедить папу принять одно из предложений, но пока что он всем отказывает. Я даже не уверена, что он вообще хочет выдавать меня замуж. Мама болеет, и, я знаю, она волнуется, что станется с папой, если что-нибудь случится с ней.

– Не спеши так замуж. Жить дома, с семьей, очень хорошо. После свадьбы у тебя появится куча дополнительных обязанностей.

– Но я мечтала об этом всю свою жизнь! К тому же у меня и так куча обязанностей. Я выполняю всю мамину работу.

– Да, я знаю. И мне очень жаль. Что тут скажешь! Равви, наверное, посоветовал бы молиться.

– Я и молюсь. Молюсь каждый день. Но я до сих пор здесь, с родителями.

– Не волнуйся, я знаю, что скоро все изменится. Однажды твой папа придет домой и скажет, что нашел для тебя прекрасного мужчину. Вот увидишь, – сказала Шошана, улыбаясь. Всякий раз, отправляясь проведать Нету, она приносила с собой гостинец – немного еды. Если у нее не получалось, она извинялась, что пришла с пустыми руками. Нета лишь улыбалась.

– Не надо ничего носить. Я знаю, у всех у нас тяжелые времена и пайки ужасно маленькие. Я просто рада видеть тебя, мою подругу, – говорила Нета, обнимая Шошану. Иногда мать Неты давал Шошане свою выпечку, чтобы та взяла ее с собой домой. Но такое случалось редко. Не потому, что она не хотела. В гетто они всегда делились продуктами. Однако теперь пайки стали такими крошечными, что евреи на них с трудом выживали.

На следующей неделе Шошана опять пошла проведать Нету. Она взяла с собой несколько картофелин – это считалось настоящим сокровищем. Отдать их было невероятной щедростью.

Когда мать Неты открыла дверь, Шошана улыбнулась.

– Здравствуйте.

Но мать Неты не поздоровалась в ответ. Она вообще не смотрела на Шошану. Просто стояла на пороге и даже не пригласила ее войти.

– Прости, Шошана. Нета не сможет повидаться с тобой, – голос у нее был твердый, хоть и грустный.

– О чем вы? С ней все в порядке? Она знает, что я прихожу к ней каждую среду в час дня.

– Да. С ней все хорошо, – сказала мать Неты и откашлялась. – Но она не может видеться с тобой. Прости. Возвращайся домой, – сказала она. А потом захлопнула дверь, оставив Шошану стоять на лестнице. Шошану охватила грусть. Это из-за моей репутации. Наверняка все сплетничают обо мне. И сплетни уже дошли до моих родителей, – думала она. Разворачиваясь, чтобы спуститься и выйти из подъезда, Шошана услышала, как у нее за спиной распахнулась дверь. Нета выскочила из квартиры. Она была бледная и заплаканная. Шошана шагнула к ней.

– Нета, что с тобой? Ты ужасно выглядишь.

– Отец запрещает нам с тобой видеться. Я не могла отпустить тебя, не рассказав правду.

– Но почему? – спросила Шошана. Она хотела услышать это от Неты, хотя уже знала ответ.

– Ох, Шошана! Ты натворила ужасных вещей. Устроила большой шанда вокруг своей семьи. Все о тебе говорят. Шепчутся, что ты поешь и танцуешь в общественном месте с мужчинами. И… говорят, что ты разорвала помолвку с Альбертом.

Шошана кивнула, глядя в пол.

– Это правда. Разорвала. Мне пришлось. Я не могу выйти за него.

– Но почему? В нем есть все, чего любая девушка могла бы пожелать от мужа. Зачем ты это сделала? Ты сошла с ума?

Не поднимая глаз, Шошана печально покачала головой.

– У меня нет ответа, который бы тебя устроил. Единственное, что я могу сказать, – я просто не могу выйти за него замуж.

Нета закусила нижнюю губу. Стиснув руки в кулаки, потрясла головой. Потом, после долгой паузы, сказала:

– Думаю, я понимаю. Ты пошла вразнос. Разозлилась, что нацисты так с нами поступают. Что нас вырвали из дома, из нашей жизни. Загнали сюда, в это кошмарное место. – Нета прерывисто вздохнула и продолжила: – Но как ты не понимаешь?! Сейчас не время отказываться от наших традиций. Мы должны продолжать жить так, как жил наш народ с начала времен. Должны сохранять свои драгоценные обычаи. Так евреи выживали всю свою историю.

– Я понимаю, о чем ты говоришь. Но для меня это просто невозможно. Я изменилась, Нета. Я уже не та девочка, какой была, когда только приехала в Варшаву.

– Знаю. Я вижу перемены. И это разбивает мне сердце. Больше всего на свете мне бы хотелось, чтобы мы снова оказались в нашем штетле и жили по соседству. Мы столько говорили о том, как будем вместе растить своих детей. Это была наша мечта. Ты помнишь? Я до сих пор вспоминаю те дни, когда мы сидели у тебя на кровати и обсуждали, как будем волноваться, когда пойдем в микву [7] перед нашими свадьбами. Ужасно боялись стоять голыми перед тамошними женщинами. Но в то же время стремились испытать погружение, потому что верили, что так станем ближе к Хашему. Я знаю, ты помнишь те разговоры. Знаю, что помнишь, – умоляющим голосом повторила Нета и продолжила: – Ох, Шошана, ты была мне как сестра. Я обожала ходить с тобой по пятницам на рынок, чтобы купить продуктов на ужин шаббата. Всю неделю я ждала пятницу, и не только из-за шаббата, но и потому, что мы оставались вдвоем на несколько часов и никто не мог нас подслушать. Мы могли делиться своими мечтами и свободно рассуждать о будущем. А потом, закончив с покупками, шли к вам домой, сидели у тебя в комнате и болтали о женихах, которых отцы нам выберут, и надеялись, что они будут красивыми. Ты же не забыла, Шошана?

– Конечно, как я могла забыть? Я прекрасно помню те дни. Мы были такие юные, неискушенные…

– Если бы нацисты не захватили Польшу, это по-прежнему была бы наша жизнь. И вдруг все изменилось. Я ненавижу перемены, Шошана. Ненавижу! А теперь я потеряла еще и тебя!

– Знаю. Ох, Нета, я прекрасно понимаю. И мне очень жаль, что я причинила тебе боль. Но даже хотя переезд в гетто был самым несчастливым днем моей жизни, в нем тоже нашелся лучик света. Этим лучиком стала моя подруга Руфь. Она живет со мной в одной квартире, вместе с семьей. Она показала мне, что у меня может быть другое будущее. Я не обязана жить так, как мне внушали с рождения. Я могу делать другие вещи. И… я выбрала отказаться от нашего образа жизни и попробовать новые возможности.