Морской штрафбат. Военные приключения - Сергей Макаров
«Триста сорок второму» не повезло: подлодка прихватила его, когда он с пустыми торпедными аппаратами возвращался с удачной охоты, и первая же очередь из скорострельной пушки пришлась в машинное отделение. Левый двигатель загорелся и заглох, машину стало заливать, и катер очень быстро превратился в неподвижную мишень, с которой немцы делали, что хотели. «Триста сорок второй» сопротивлялся отчаянно, но без торпед и двигателей он мало что мог противопоставить всплывшей субмарине. Свинцовый шквал гулял по палубе вдоль и поперек, коверкая железо и раздирая в клочья плоть; фрицам ничего не стоило пустить катер на дно, но они этого не сделали, и теперь Павел понял почему: им зачем-то понадобились пленные.
А впрочем, что значит «зачем-то»? Затем же, зачем и всегда, — чтобы допросить. Здесь, в Заполярье, они топчутся на месте уже второй год, и за это время не продвинулись ни на метр. Пограничные столбы с советским гербом стоят, где стояли, море по-прежнему наше, и здесь, в море, взять «языка» намного сложнее, чем на суше. Тем более что море не какое попало, а Баренцево, и поднимать на борт моряка с потопленного корабля — дело заведомо дохлое: пока ты его отыщешь, пока к нему подойдешь и выловишь из воды, говорить будет уже не с кем…
Он увидел, как рулевой Макаров ползет по кренящейся палубе, волоча простреленную ногу и оставляя за собой широкий, влажно поблескивающий след. Бушлат у него на плече тлел, но Макаров этого не замечал, а может быть, просто не обращал внимания. Добравшись до установленного на корме спаренного зенитного пулемета, он с трудом, цепляясь за станину, поднялся на ноги. Из казенника свисал конец ленты; патронов в ней осталось совсем немного — пожалуй, на одну хорошую очередь, но этого вполне могло хватить: очередь, окажись она и впрямь хорошей, могла одним махом снести за борт разместившуюся на мостике теплую компанию с цейссовскими биноклями и понаделать брешей в шеренге матросов, которые по-прежнему, замерев в напряженных позах, сквозь клочья дыма смотрели на катер поверх автоматных стволов. Без офицеров, с неполным экипажем шансы субмарины вернуться к причалу невелики, а уж о том, чтобы атаковать кого-то еще, фрицам придется забыть — по крайней мере, до конца этого рейса…
«Давай, Леха!» — хотел крикнуть Лунихин, но из горла вырвалось только слабое, нечленораздельное сипение. В ушах стоял писк, который мог бы издавать комар размером с приближающуюся подлодку. Сквозь него едва пробивался металлический лай рупора, в который оставшимся в живых русским морякам по-прежнему предлагали сдаться, прекратив бесполезное сопротивление. В самом начале короткого боя один снаряд угодил прямиком в основание командирской турели. Турель перекосило и заклинило, пулемет крепко посекло осколками, а Павла с нечеловеческой силой ударило о железо лопатками и затылком. После второго попадания в мостик он, сам не зная как, очутился на палубе, на которую приземлился все тем же затылком. Приходилось признать, что у носового орудия субмарины стоит настоящий мастер своего дела: стрелял он на удивление метко, сначала обездвижив катер, а затем в два счета подавив то небольшое сопротивление, которое мог оказать подстреленный морской охотник. Что ж, немцы — вояки умелые, с этим не поспоришь. А только здесь, в Заполярье, они не прошли и черта лысого пройдут. И гибель ТК-342 ничего им не даст, кроме разве что морального удовлетворения. Да и то лишь в том случае, если Леха Макаров оплошает…
Поврежденная осколком станина негромко скрипнула, когда раненый рулевой в дымящемся бушлате развернул спаренный ДШК, наводя его на медленно, будто крадучись, подходящую к катеру субмарину. Павел Лунихин не услышал этого звука, в ушах по-прежнему звенело, и сквозь этот звон с трудом прорвалось глухое, как сквозь вату, короткое «ду-дут!». Носовая пушка подлодки дважды коротко дернулась, плюнув огнем и выбросив на палубу дымящиеся гильзы, корпус тонущего катера содрогнулся от попадания. Корму заволокло дымом двойного разрыва, а когда он рассеялся, Лунихин увидел покосившуюся, почти уткнувшуюся стволами в палубу зенитную спарку на покореженной станине, возле которой уже никого не было.
«Русские моряки!» — снова залаял жестяной голос с сильным немецким акцентом. Лунихин устало прикрыл глаза и большим пальцем взвел курок пистолета. Было время, когда этот акцент ласкал слух будущего преподавателя немецкого языка Павла Лунихина. В институте он был на хорошем счету; в конце третьего курса его даже хотели отправить на стажировку в Берлин. Это была большая честь и огромная удача, выпадавшая далеко не всякому. Видимо, поэтому она досталась другому: место Павла в группе занял сын большого начальника, учившийся курсом младше и не блиставший лингвистическими способностями. Перед самой войной его папашу арестовали по обвинению в шпионаже в пользу Германии; что случилось с сынком, Павел не знал, но в институте его больше не видели.
Он дописывал дипломную работу и готовился к государственным экзаменам, когда началась война. Из военкомата ему открывалась прямая дорога в переводчики при каком-нибудь штабе, но его выручило давнее и страстное увлечение глиссерами — скоростными катерами, которые они с ребятами строили и испытывали сами на базе судоремонтных мастерских. Так Павел Лунихин, человек, в общем-то, сухопутный, стал военным моряком, командиром торпедного катера — не сразу, конечно, а после полугодичной муштры в училище, в котором его научили читать карты, находить дорогу домой в открытом море, где нет никаких ориентиров, кроме звезд и стрелки судового компаса, управляться со спаренным ДШК и наводить в цель торпеды. Теория, как водится, оказалась довольно далека от практики, но в первом бою ему посчастливилось уцелеть — как и во втором, и в третьем, и во множестве последовавших за ними боев, одиночных поисков и бомбежек, которые последовали за первым выходом в море, когда ему каким-то чудом, скорее благодаря слепой удаче, чем умению, удалось потопить немецкий транспорт, направлявшийся на остров Медвежий.
Со временем оказалось, что воюет он неплохо; на базе Лунихина считали везунчиком, но теперь его везению, похоже, настал конец — как, впрочем, и ему самому.
Он открыл глаза и увидел резиновую лодку, которая, прыгая по волнам и стеля по воде голубоватый дымок выхлопа, направлялась к катеру со стороны легшей в дрейф субмарины. Сквозь комариный звон в ушах слабо доносился треск мотора; на носу лодки, растопырив сошки и уставив на тонущий катер одетый в толстый дырчатый кожух ствол, стоял пулемет, за которым маячило бледное пятно лица. Кроме пулеметчика, в
