Морской штрафбат. Военные приключения - Сергей Макаров

лежал он на койке, которую сам же и освободил, убив наповал беднягу Хельмута, едва тот ступил на борт русского торпедного катера. При этом его, ун-терменша, перевязали в первую очередь, в то время как он, чистокровный немец, истекал кровью в каком-нибудь полуметре! Судовой врач и сам не испытывал к пленному особенной нежности; будь его воля, он с удовольствием вскрыл бы его, чтобы своими глазами разглядеть, так ли уж сильно отличается этот недочеловек от представителей арийской расы, как утверждает доктор Геббельс, а то, что осталось после вскрытия, выкинул бы за борт, на корм рыбам.

— Ну, Ганс, давайте посмотрим, что с вашим боком, — предложил врач, открывая санитарную сумку.

— Пустяки, герр обер-лейтенант, — сказал матрос, задирая пропитанный кровью свитер и майку. — Рана сквозная, кость не задета.

—1 Да вы у нас специалист, — хмыкнул Вайсмюллер, бесцеремонно и уверенно ощупывая рану длинными твердыми пальцами. — Не дергайтесь, коллега, от этого вам же будет больнее. Да, диагноз верный…

— До войны я работал помощником ветеринара, — сообщил матрос, переводя дыхание.

— Ну, поскольку вы не корова и не свинья, позвольте все-таки оказать вам помощь. Вы не против?

— Нет, герр доктор. Хотя я бы предпочел, чтобы вы перед этим вымыли руки. Я-то не свинья, но до меня вы возились именно со свиньей…

— Разве? — разбирая инструмент, хмыкнул врач. — А мне показалось, это военнопленный. И не просто пленный, а представляющий особую ценность для господина бригаденфюрера. Вы же слышали, я отвечаю головой за целость его славянской шкуры. То есть, если благодаря стараниям нашего бравого Иоганна он отбросит копыта, меня расстреляют. Или зарядят мною торпедный аппарат… Хотя, откровенно говоря, я не вижу, какая польза будет Великой Германии от того, что господин бригаден-фюрер получит два трупа вместо одного…

— На войне как на войне, Отто, — протискиваясь мимо него, с усмешкой сказал направлявшийся в командный отсек, чтобы сменить вахтенного, штурман Вилли Штольц. — Двумя покойниками больше, двумя меньше — какая разница? На статистику наших потерь твоя смерть никак не повлияет, а уж на исход войны — и подавно. Не говоря уже о смерти этого русского…

— Если меня расстреляют, — сказал ему в спину Вайсмюллер, продолжая обрабатывать рану матроса, — тебе не с кем будет играть в шахматы. Ты загрустишь, начнешь прикладываться к бутылке и однажды в пьяном виде утопишь субмарину. А вот это уже может повлиять на ход военных действий… особенно если вспомнить, с какой помпой нас провожали из Киля.

— О да, помпа, — морщась от боли, счел возможным вмешаться в разговор старших по званию раненый. — Нам целую неделю не разрешали сойти на берег. И это, по-вашему, помпа?

— Разумеется, дорогой Ганс, — сказал врач, вскрывая перевязочный пакет. — Подержите-ка вот это… Крепче, крепче прижимайте! Разумеется, это были особые почести — почести военного времени. Чем больше секретности, тем больше почета, разве не так?

Штурман Вилли Штольц иронически усмехнулся и открыл рот с явным намерением съязвить, но, посмотрев сначала на матроса, а затем в сторону командного отсека, откуда по-прежнему доносился отрывистый голос брига-денфюрера, передумал. Сплетничать и ядовито острить по поводу присутствия на борту важной берлинской шишки — занятие весьма скользкое, чреватое неприятными последствиями, особенно в замкнутом пространстве субмарины, где невозможно уединиться даже на минуту.

— Кстати, о шахматах, — сказал он. — Не сыграть ли нам партию после того, как я сменюсь с вахты?

— Жаждешь реванша, Вилли? Боюсь, эта твоя мечта так и останется неосуществленной!

— На моей стороне закон вероятностей, — заявил штурман и, махнув рукой на прощанье, нырнул в люк.

Вайсмюллер заканчивал перевязку, когда в отсеке появился боцман в сопровождении двух матросов. По его команде матросы подняли раненого русского с койки; при этом тот, что держал его под мышками, разворачиваясь в узком проходе, чувствительно толкнул доктора бедром. Ганс, над простреленным боком которого колдовал судовой врач, зашипел от боли.

— Осторожнее, — недовольно сказал неуклюжему матросу Вайсмюллер и повернулся к боцману: — Куда вы уносите раненого, Дейбель?

— Приказ капитана, герр доктор, — с непонятным ему смущением ответил боцман. Он был коренастый, плотный, с обритым наголо черепом и изуродованным шрамами от ожогов, лишенным бровей и ресниц лицом. — Приказано поместить пленного в… гм…

— Что вы мямлите, Дейбель? Куда его приказано поместить?

— В вашу каюту, герр обер-лейтенант, — сообщил боцман. — Господин бригаденфюрер потребовал, чтобы пленный был изолирован от экипажа и находился под вашим постоянным присмотром, и капитан решил, что, поместив его в вашу каюту, сможет убить одним выстрелом двух зайцев.

— Доннерветтер! — в сердцах воскликнул Вайсмюллер, которому вовсе не улыбалось делить тесное пространство двухместной каюты с вонючим унтерменшем. — Отлично! Превосходно! Да, этот поход я запомню надолго!

— Приказ капитана, герр обер-лейтенант, — повторил боцман, глядя в переборку пустым оловянным взглядом.

— Несите, — проворчал врач.

По сравнению с каким-нибудь тыловым гарнизоном или даже боевым надводным кораблем порядки на субмарине царили весьма демократичные — по крайней мере, на первый взгляд, — но приказы командира не обсуждались и здесь. Кроме того, невзирая на испытываемое им вполне законное неудовольствие, Отто Вайсмюллер понимал, что капитан принял самое разумное из всех возможных в сложившейся ситуации решений. По требованию важного берлинского гуся, который погрузился на борт в Киле, субмарина далеко отклонилась от намеченного курса и почти неделю рыскала в кишащих русскими кораблями небезопасных водах Баренцева моря, пока не наткнулась на одиночный торпедный катер, ставший для нее легкой добычей. За эту неделю лодка несколько раз сама была на краю гибели. Буквально позавчера она опять подверглась атаке глубинными бомбами; миноносцы оставили ее в покое только после того, как капитан прибег к старому трюку, выбросив за борт некоторое количество машинного масла и мелкого мусора. Увидев расползающееся по поверхности масляное пятно, русские сочли субмарину погибшей и ушли. Но даже после этого пассажир подлодки не отказался от своей безумной затеи, и по его настоянию субмарина продолжила самоубийственный поиск за Северным полярным кругом, где каждое всплытие для подзарядки аккумуляторов могло стать последним: полярный день еще не кончился, и ночная темнота не служила идущей в надводном положении субмарине прикрытием от русской авиации.

Из-за этого поход, и без того нелегкий, превратился в настоящую прогулку по аду. Цель этой прогулки, одетая в драный прожженный ватник, в данный момент безвольно висела на руках у двух хмурых матросов. Судя по цене, заплаченной за этот полутруп, каждый квадратный миллиметр его немытой славянской шкуры стоил целого состояния — по крайней мере, в глазах бригаден-фюрера СС Хайнриха фон Шлоссенберга, — и его следовало беречь как зеницу ока. А лучшего способа уберечь пленника от экипажа (да