Вечный день - Юлиус Фучик

— Как, господин учитель, вы все еще не собрались?

— Я думаю, господа, поздно мне уже собираться… Со здоровьем что-то плоховато стало. А потом, куда идти одинокому старику? Кому я нужен на белом свете?..

Старший нилашистского патруля приказал учителю немедленно выйти в сад, довел до увитой плющом беседки.

— Так, значит! Вот когда вылез из вас большевик, с девятнадцатого года таились! Ну, не беда, господин учитель! Стойте смирно, сейчас сфотографируем вас на память.

Старик упал на землю, скошенный очередью из автомата. Четверо суток труп лежал во дворе: в городе шли жестокие бои, и было не до похорон. Только на пятый день тело предали земле.

Цобор всей душой ненавидел нацистов. Эти подонки с хлыстом в одной руке и револьвером в другой преспокойно разгуливали по его стране, которая даже в самые горькие минуты жизни оставалась для него святыней, словно надсмотрщики по плантации, на которой работали их невольники. Как только родная земля могла терпеть это, не сгорев со стыда! Гитлеровские фашисты с их венгерскими сателлитами и нилашистской сворой не только уничтожали венгров как нацию, они ее унижали, растлевали духовно и физически. Сколько раз, уже командуя ротой, Цобор невольно ловил себя на мысли: «Когда же? Когда же я наконец влеплю пулю хотя бы в одного из них?» Его решение все более крепло по мере того, как гитлеровская военная машина откатывалась к Карпатам.

В одиночку, конечно, действовать глупо. Тогда с кем и как? Торопись, Цобор! Армия, против которой ты стоишь со своей ротой, не остановится на государственной границе. Она дойдет до Берлина, это ясно как белый день! А попутно очистит от грязи и нечисти твою страну.

Цобору потребовались долгих три месяца, чтобы осторожно, избегая провокаторов и осведомителей, рассованных повсюду, убедиться в том, что большинство офицеров и солдат его роты думают так же, как и он, их командир. И когда после ожесточенного боя под Галмади он получил от командира батальона приказ отвести роту на одиннадцать километров к западу и занять новый оборонительный рубеж, Цобор не тронулся с места. Один из его писарей, фельдфебель по фамилии Мокаш, прожженный карьерист и жуткий подхалим, попытался было улизнуть из расположения и доложить начальству о замысле командира второй роты. Цобор без предупреждения выстрелом в затылок уложил его на дно окопа.

В жизни каждого человека бывают моменты, когда соблюдение формальностей становится необязательным. Наконец, уже провоевав в составе советской дивизии без отдыха три месяца, находясь всегда в первом эшелоне наступающих войск, как того просили сами его солдаты, второго апреля они вышли к австро-венгерской границе. Когда командир советской дивизии специальным приказом отметил храбрость и умелые действия венгерской роты добровольцев, Цобор невольно подумал о другом: «Мало, слишком мало я со своими солдатами уничтожил этой нацистской нечисти!»

Перевел с венгерского Ю. Шишмонин.

Имре Добози

НЕОЖИДАННЫЙ КОНЦЕРТ

В конце января 1945 года меня срочно вызвали в штаб, где подполковник Агаев, седовласый, с выражением усталости на лице, коротко сказал:

— Возможно, нам придется временно отойти на новые позиции. Мы должны быть готовы к этому.

Вместе со мной был командир взвода Лайи Родан, по выражению лица которого я догадался, что он очень зол. Шея под воротником шинели была багровой. Оно и не удивительно: гитлеровская артиллерия здорово нас обстреливала, фашистские танки не раз прорывали и без того слабую линию обороны, а сосредоточение советских войск, казалось, навсегда остановилось. Дыры в обороне «штопали» одними и теми же частями, которые перебрасывались с одного участка на другой. Если кто-нибудь из штабных офицеров спрашивал о том, не случилось ли какой беды, тот только махал рукой, роняя традиционное «все в порядке», добавляя, что причин для беспокойства никаких нет.

Теперь это «все в порядке» и давало о себе знать. Родан нервно трогал рукой оружие, которым он весь был обвешан, как оружейная пирамида. Спереди у него висел автомат, по бокам два «фроммера» и несколько ручных гранат, которые колотились друг о друга во время ходьбы. По-русски он не говорил, но зато говорил по-сербски, и к тому же довольно бегло, а когда волновался, то так и строчил как из пулемета.

— Как же это получилось? — спросил он у Агаева.

— А что?

— Почему нам ни одного слова не сказали, пока дело не дошло до такого состояния?

— Мы и сами раньше ничего не знали.

— Что? Нам и то все ясно! Вот уж какой день не подходит подкрепление!

Агаев вынул платок и вытер воспаленные веки.

— Позавчера еще прибыло, — сказал он. — А вчера на рассвете ледоход снес у Хароша временный мост, и, пока не наведем новый, придется пережить несколько трудных деньков. На лодках через Дунай в крайнем случае можно перебросить только боеприпасы, живую силу не перебросишь, а технику тем более. — Сложив платок, Агаев спрятал его в карман. — Удовлетворены вы моим сообщением?

Родан выругался по-венгерски, чтобы не поняли.

— К сожалению, — начал я, — это не меняет дела. Мы находимся перед неразрешимой проблемой.

— Почему?

— Большинство солдат из венгерских частей — уроженцы здешних мест. Если нам придется отсюда уходить, все они разбегутся. Как вы себе представляете, не затем же они дезертировали из хортистской армии, чтобы бросить здесь все, своих родных, и бежать неизвестно куда, а?

— Ничего я не представляю. Я выполняю приказ. В штабе дивизии считают, что гитлеровцы сейчас предприняли сильное контрнаступление, которое может смести советские части, окружающие Буду. Вот поэтому-то я и не рекомендую вам здесь оставаться. Гитлеровцы с вами церемониться не станут.

— До сих пор об этом речи не было!

— О чем?

— О том, что вы здесь нетвердо закрепились. А если даже и временно, то о том, что гитлеровцы могут вас потеснить…

Я высказал подполковнику все. Говорил о нашем разочаровании, о том, что такой поворот дела для нас абсолютная неожиданность. Как мы могли объяснить своим солдатам, что, несмотря на все наши обещания, нам некоторое время придется двигаться не вперед, а назад? А ведь наше соединение рассчитывало на успех, на победу. Провалами, отступлениями и поражениями мы были по горло сыты в хортистской армии. Ребята не хотели снова брать в руки оружие. И не из страха перед опасностями, к которым большинство из них уже привыкло, а из-за того что перейти на сторону правды легко