На встречу дня - Ежи Вавжак

Ежи Вавжак

НА ВСТРЕЧУ ДНЯ

Повесть

Перевод с польского В. И. Киселева

ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА

Имя Ежи Вавжака, писателя-прозаика, поэта-лирика, автора романов, пьес, теле- и радиоинсценировок, поэтических сборников, широко известно на его родине, в Польше.

Советский читатель имел возможность познакомиться с творчеством Вавжака по его роману «Линия», опубликованному в журнале «Нева».

Ежи Антоний Вавжак родился в 1936 г. в Ченстохове в семье рабочего. С 1959 г. после окончания металлургического факультета Ченстоховского политехнического института в течение двух лет он работал на одном из металлургических комбинатов, позже около десяти лет возглавлял машинно-тракторную станцию.

Литературным дебютом Вавжака явился поэтический сборник «Ассоциации», вышедший в Польше в 1963 г. Через год писатель выпустил второй сборник стихов — «Люминесценция» и повесть «Улица моих друзей». Вскоре польские читатели познакомились с двумя новыми романами Е. Вавжака «Прежде чем подожгут небо» и «Рекомендация». За один из них — «Прежде чем подожгут небо» — Вавжаку была присуждена премия Центрального Совета Профессиональных Союзов Польши. В период с 1970 по 1975 г. писатель опубликовал еще четыре повести, среди них — «Линия» и «На встречу дня». Оба эти произведения были экранизированы. Наряду с плодотворной литературной деятельностью Ежи Вавжак ведет большую общественно-политическую работу. С 1972 г. он является главным редактором лодзинского общественно-литературного еженедельника «Одглосы».

В своем творчестве Ежи Вавжак главным образом обращается к проблемам современности, большинство его произведений посвящено польским металлургам, жизнь и труд которых он хорошо знает. В полной мере это относится и к предлагаемой повести «На встречу дня», где автор, пожалуй, один из первых в современной польской литературе с такой глубиной показал становление в Польше новых социалистических отношений на производстве.

За большую литературную и активную общественно-политическую работу Ежи Вавжак награжден Крестом ордена «Возрождения Польши» и другими правительственными наградами. В 1974 г. ему была присуждена первая премия Министерства культуры ПНР за книги «Линия» и «На встречу дня».

I

Трапеция моста висит высоко над железнодорожными путями.

Инженер Гжегож Гурный с трудом поднимается по деревянным, обитым жестью ступеням. Сейчас только, на этой крутой лестнице, он чувствует, как устал, и останавливается на верхней площадке, облокотившись о барьер.

Он один. Ночная смена давно схлынула; большинство — все, кто трамваем уехал в центр города, и те, кого развозили голубые автобусы и крытые грузовики по пригородным деревням, — вышли через главные ворота комбината, и лишь живущие в заводском поселке, в рабочих общежитиях проходили здесь. Он один. Когда стрелки на круглых часах в мартеновском цехе показывали шесть, вся смена двинулась шумной толпой в душевые, а он все еще стоял возле шестой печи с показным безразличием на лице, пытаясь скрыть свою растерянность и страх, страх перед результатами последней пробы, анализ которой делали в экспресс-лаборатории.

Только через два часа после окончания смены он смог наконец облегченно вздохнуть. Словно с плеч его свалилась тяжкая ноша, непомерным грузом давившая все это время. Исчезла, будто сдунутая ветром, мучительная неуверенность. Зато вслед за ней тут же навалилась неимоверная усталость.

«Ни к черту я не гожусь, — думает Гжегож, — эта заправка печи совсем меня доконала. Ну что ж, — как-то не очень искренне попытался он себя утешить, — пробыть в цеху восемнадцать часов кряду — тоже не шутка. Особенно подкосила меня эта последняя чертова ночь. Правда, такие ночки выдавались и прежде. Но все же! Повезло еще, что кончил плавку со своей бригадой. И ребята не подвели, помогли. Видели, наверно, что в этом последнем раунде я едва держался на ногах. Да, это, пожалуй, было самое серьезное испытание... Теперь спать. — Он щурит глаза от слепящих лучей солнца. — Вот сейчас войду в свою комнату и завалюсь на кровать в чем есть, не раздеваясь».

Но он знает, что это лишь мечты, и просто хочет потешить себя в минуту нахлынувшей слабости — ведь сегодня наконец приезжает Кристина. Сегодня утром. А вечером они пойдут в гости к Марте. Какой уж тут сон!

Он никак не может заставить себя сдвинуться с места. Здесь, на этом мосту, он совсем один, будто черная клякса на мелованной бумаге с четкими линиями чертежа. Он смотрит вниз на железнодорожные пути, на десятки сверкающих на солнце стальных струн, соединенных стрелками, посреди которых, будто знаки препинания, вырастают семафоры, сигнальные фонари, какие-то непонятные придорожные знаки и стальные виселицы электропередач. Только вдали эту композицию нарушает бесцеремонно надвигающаяся лента платформ, груженных ржавым железом. Эта лента словно выползает из чрева огромного шлакового отвала. Потом опять переплетение рельс, и вдруг у самого горизонта взору открываются темный лесной массив и напоминающие белые кружева известковые скалы.

«Там тоже было нелегко», — усмехается Гжегож, вспомнив, как еще мальчишкой бегал со своими сверстниками в Ольштинский замок, лазил в пещеры Зеленой горы.

Но ему не удается сейчас спрятаться в эти воспоминания, как в скорлупу, — последние дни, особенно последние часы, вновь требуют очередного переосмысления, переоценки прежних взглядов, и хотя они ничего уже не могут изменить, но, возможно, уберегут его от подобных просчетов в будущем.

«Что они думают? — возмущался, а вернее жаловался, инженер Борецкий, ибо в голосе его было больше беспомощности, чем гнева. — Что это за организация труда? График — святыня!.. А мы только деморализуем людей, приучаем их к халатности, к нарушению технологии. И потери в результате могут оказаться во сто крат больше, чем выигрыш. Да, да, мы думаем лишь о сегодняшнем дне, а что завтра? Ну, хорошо, я не удивляюсь нашему шефу — он рассчитывает отхватить дополнительную премию, но вам-то это зачем, Гурный? Похвалы за это вы не дождетесь, а если произойдет авария, то всем достанется».

Но и в тот раз Гжегож не мог признать правым своего начальника, хотя в рассуждениях его все было правильно. Он был прав целиком и полностью, но этой правоте противостояла другая: увеличить срок работы печи, дать на несколько плавок больше, а значит, на несколько десятков тонн стали больше, чем было запланировано. И окончательно утвердила Гжегожа в этом позиция бригады.

«Яниц и его бригада рады, что их печь, будто человек, способна в этом безмолвном состязании выдержать больше. И дело здесь не в деньгах и не в похвалах. Просто они не успокаиваются на том, чего достигли... Это, конечно, не инженерный подход,