На встречу дня - Ежи Вавжак
Второй мастер смены «Б» — Вацек Пёнтек прислушивался к их разговору с явным неодобрением. Но не возражал. Он откусывал огромные куски хлеба с колбасой и запивал чаем из термоса, хотя есть ему, видимо, совсем не хотелось, и делал он это машинально. И только когда Борецкий вышел из конторки, они понимающе переглянулись. Но тут Гурного опять стали одолевать прежние сомнения.
— А пожалуй, он все-таки прав, тебе не кажется? — пробормотал он неуверенно.
— Разве в этом дело, просто у него поджилки трясутся.
— Конечно, ему не так-то просто решиться. В случае чего, другие вильнут в сторону, а он окажется в навозе.
— Что-то я тебя не понимаю, Гжегож. Только что ты лаялся с ним, а сейчас защищаешь. Эх вы, — вздохнул он с притворным сочувствием, — впечатлительные натуры.
— Не валяй дурака, — обиделся Гурный, но Пёнтек упорно гнул свое.
— Борецкому надо вернуться туда, откуда он пришел, — за письменный стол. Там его место. И ему, и нам от этого будет только польза.
— Вот ты и скажи начальнику цеха или рабочему совету, — раздраженно ответил Гурный, — а не трепись по углам! — Его всегда коробила уклончивая позиция.
— Ну, знаешь, — неестественно рассмеялся Пёнтек, несколько обескураженный такой реакцией, — ты шуток не понимаешь, инженер.
Гжегож понимал, что Пёнтек всего не скажет. А если даже в приливе искренности и выскажется, то будет ссылаться на некомпетентность Борецкого, его молодость, недостаток опыта. Но все это, несмотря на кажущуюся справедливость, будет только полуправдой. Корни этого конфликта гораздо глубже, и возник он очень давно и совсем по другому поводу.
Борецкий три года был заместителем главного металлурга цеха, то есть действительно сидел за письменным столом. Но стол этот был особый, ежедневно на него ложилась груда паспортов плавок — плод труда всего мартеновского цеха, труда сотен людей за целые сутки, и Борецкий обязан был эти карточки не только разложить по ящикам, но в первую очередь оценить этот труд. Таким образом, хотя он и не был их прямым начальником, но по долгу службы вынужден был добираться до каждого мастера и начальника смены, усаживать этих «тертых калачей» на какой-нибудь колченогий стул и низводить до малоприятной роли учеников, беспомощно бормочущих что-то в свое оправдание, с покрасневшими кончиками ушей и бегающими глазами. К тому же, как правило, и сказать-то в свою защиту они мало что могли, а поэтому и предпочитали только горестно вздыхать да помалкивать. С этого, как ни говори, удобного места его никто не снимал и не лишал работы, исключавшей всякий риск. Да и правота здесь всегда была на его стороне — она стояла на полках в подсобной библиотеке в виде ровных рядов книг, инструкций и распоряжений. И тем не менее он вернулся в цех, хотя после ухода старого Губерта на пенсию мог стать главным металлургом и войти в состав руководства цехом, в котором работало почти тысяча человек.
Но Борецкий не пошел по легкому пути и, хотя сам непосредственно не вел плавку, занимался трудным делом организации работ, в его руках был весь сложнейший механизм сталеварения, особенно в ночную смену, когда он фактически являлся «первым после господа бога лицом». Его позиция как в принципиальных, так и в частных вопросах, равно как и опыт, приобретенный на предыдущей должности, никак не располагали к нему работников технического контроля. Зато сталевары его любили. Они быстро уловили главное в его характере: если что-либо не получалось, он прежде всего искал причину в плохой организации труда, а не в плохой работе людей. И не пытался этого скрывать, чем прямо-таки выводил из себя кичившихся своей непогрешимостью мастеров и бригадиров.
И вот с некоторых пор опять стали поговаривать о переходе Борецкого на должность главного технолога комбината, что ставило его в несколько ложное положение. Во-первых, сразу возникал вопрос, а кто вместо него? Вопрос несколько нелепый, если учесть, что здоровье инженера Борецкого было не блестящим. Тучный, анемичный, явно переутомленный, он всем видом своим невольно наводил на мысль о больничной койке и белом халате. У него были больны почки. «Это все оттого, что не пьет ничего крепче апельсинового сока, — зло подшучивал Пёнтек по поводу этой, как ему казалось, надуманной болезни, — просто бог наказывает, вот и все». Когда Борецкий брал отгулы за работу в воскресные дни, его обычно замещал Пёнтек. Так что, казалось бы, вполне ясно, кто в случае ухода займет его место. Но, с другой стороны, Гурный — дипломированный инженер и все лучше справляется со своими обязанностями. Что же возьмет верх: опыт техника или знания инженера?
Гжегож никогда не задумывался над этой проблемой даже наедине с самим собой. У него хватало других забот. Прежде всего он хотел овладеть навыками работы мастером. Кроме того, у него было еще впереди время. Иное дело Пёнтек. Для того это была, пожалуй, последняя возможность. На этих должностях люди менялись не так часто, особенно если они были хорошими работниками. А Вацек Пёнтек был хорошим мастером и знал это. Впрочем, здесь других и не держали. Он был даже лучшим среди этих хороших. И заместитель начальника цеха, инженер Томза, не раз недвусмысленно давал ему это понять, хотя, как и других, немилосердно гонял его по малейшему пустяковому поводу. С Борецким они работали не один год, и тот относился к нему с большой симпатией. Во всяком случае, с Пёнтеком всегда скорее можно найти общий язык, чем с Гурным. С ним у Борецкого больше всего было хлопот, не говоря уж о скверных чертах характера Гжегожа, которые вообще затрудняли ему отношения с людьми. Так все это представлялось начальнику смены «Б» да и всем остальным. Гжегож никак не мог научиться кротости и слепой покорности, не мог, как другие, принимать удары, склонив голову, да еще обещать при этом исправиться, будучи даже убежденным в своей правоте, лишь бы не портить отношений со злопамятным начальством. Гжегож всего себя отдавал работе, и если что-то порой не получалось, то не только из-за его неумения — опыт он постепенно приобретал, — но и по причине объективных трудностей, которых тут
