Архип - Евгений Чернышев
— Верю каждому зверю, лишь тебе, ежу — погожу, — хохотнул Архип. Почувствовав недоумение собеседника, он добавил уже серьезнее. — Конечно ты не приказывал оборотню насиловать девку, не твой это калибр. Ты всего лишь приказал вырезать три ни в чем не повинных семьи, чтобы получить то, что возжелал, — Архип обернулся и пристально посмотрел в то место, где у тени должны были бы быть глаза. — Ты чудовище, фон Бреннон. Чудовище, которое убивает людей без нужды и жалости. Не знаю, зачем тебе нужен это, — он жестом заправского фокусника вытащил из воздуха топор и забросил его себе на плечо. — Но без боя я его тебе не отдам. Ничего личного, герр Бреннон… — и, развернувшись, двинулся к крыльцу.
— Значит миром не разойдемся? Мне жаль… — прошелестело ему вслед.
— Мне тоже жаль, — ответил Архип перед тем, как закрыть дверь.
Четвёртая часть. Глава 24
В отдалении от человеческих поселений и наезженных трактов, притулившись к одному из малых отрогов Пояса стояла ветхая усадьба. Когда-то богатая, на честных три этажа без подзыбицы, срубленная из отличного строевого леса, она возвышалась среди просторного двора, полного многочисленных хозяйственных построек и ограниченного мощным палисадом, который не сходу и пушкой-то снесешь. Была она настолько стара и заброшена так давно, что даже и отец нынешнего сельского старосты не помнил, кто и за какой надобностью ее построил, да под какие цели использовал. Ну да то и неудивительно, мало ли жилья позаброшенного в этих краях стоит что ли? Места-то глухие, мало ли кто и что тут строил в былые годы. И промысловики, и добытчики, да и всякий хитрый люд, что от закона государева хоронятся да товар, минуя таможню северными морями таскает, в общем, всяческий люд в этих местах проживал. Правда, никто из них хором не строит, обходясь, больше землянками да схронами, но мало ли кому и что в голову стукнет от безнаказанности да собственной удали… В общем-то и не важно то было, поскольку так давно она стояла заброшена и никому не потребна, что большинство общинников позабыли уже и о самом ее существовании, ежели даже когда и знали. Тем более, что от всяческих путей она стояла дальше некуда.
Время, конечно же, не пощадило заброшенную заимку. Частокол дано сгнил на корню, оставив о себе напоминанием лишь россыпь едва заметных трухлявых пеньков, стены поросли мхом и плесенью да пообваливались, частично обрушив внутрь и солидную черепичную крышу. Ну а от дворовых построек вообще остались одни только полузасыпанные ямы.
Но этой весной эти руины обрели нового хозяина. Чуть ли не каждый вечер из главной избы усадьбы доносились тяжелые шаги и тихое бессвязное бормотание. Доносились они и сегодня и ежели б кто заглянул внутрь, то увидел бы как огромная, в сажень ростом, тощая бабища с волокущимися по полу обвислыми грудями и густющими черными патлами, грязными лоскутами свисающими на кривую, покрытую бородавками размером с детский кулак, рожу, без устали босыми ногами шлепала по сохранившимся кое-где осклизлым доскам и с непередаваемым удовольствием обсасывала обгрызенные уж на много раз косточки, которые то и дело подбирала с пола. Покончив со своим бесполезным, ведь все мясо с костей было давно слизано, а заключенный внутри мозг выбит и сожран, она с тяжелым вздохом уселась на камень и, вытащив кривыми, словно изъеденными подагрой, кривыми пальцами с огромными черными когтями из щели меж досками блестящий каменный гребень принялась расчесывать свои сальные волосы, думая нелегкие думы.
Тварь голодала. Ранее, еще прошлой осенью обитала она значительно южнее, в густонаселенных местах, где чуть ли не каждую неделю могла полакомиться человечинкой, а по большим праздникам так и вообще удавалось добыть сладчайщую беременную бабу, но вынуждена была сбежать, поскольку людской род в злобе и жадности своей не терпел сосуществующей рядом с ним нежить, и при любом удобном поводе устраивал на ее род охоту. Татарский род называл бабищу албасты, а русский — лобастой и оба они, позабыв о взаимных неприязнях и претензиях только и искали повода, чтобы ее изловить, да приласкать огнем и железом. Убить лобасту пока никому еще не удавалось, непростое шибко было то дело, но зато сделать ее существование невозможным — запросто, отчего и пришлось ей податься на север в менее обжитые и куда более холодные земли.
По первости, казалось, что лобасте несказанно повезло, ведь едва добравшись до новых краев она нашла себе практически идеальное жилье. Старое, гнилое, холодное, как она и любила. Да и в воздух вокруг приятно пах человеческим духом, обещая обильную охоту. Но потом оказалось, что в краю этом все поселения защищены могучими оберегами, преодолеть которые албасты оказалась не в силах, а люди настолько пуганные, что почти и не уходят от домов по отдельности. Только верхом или с упряжью, за которыми чудищу было никак не угнаться, или большими и пахнущими ненавистным железом компаниями, нападение на которых могло окончиться для уже основательно ослабшей за длительное путешествие нежити весьма плачевно.
И тогда для лобасты настали тяжелые времена, неприкаянной и голодной она скиталась вокруг хуторов и деревень, скреблась в окна и двери, словно побитая собака, преследовала каждого человека, каждую группу, в надежде подловить глупого и неосторожного, но все тщетно. Она голодала. И без того худая и согбенная, она отощала так, что о выступавшие ребра можно было порезаться, а все позвонки — пересчитать прямо спереди. Она даже стала подумывать, а не отправиться ли ей еще куда-нибудь, где будет слегка полегче, да хотя бы и еще на север.
Но третьего дня, когда отчаянье, казалось готово было уже окончательно проглотить лобасту, ей несказанно повезло — у старой водяной мельницы ей удалось схватить миловавшихся в тайне от родичей парня с девкой. Молодых, мягких, свежих. Без ума от свалившегося в руки счастья тварь тут же, прям там на месте без особых размышлений девку-то и сожрала. А потом, отягощенная набитым пузом, поперлась домой с мальчишкой под мышкой. Сперва она хотела вторую добычу свою подержать некоторое время живой, откусывая по необходимости по небольшому куску, чтобы подольше сохранить мясцо свеженьким, тем и переждать до следующей удачной охоты, но во-первых, изголодавшаяся она не слишком-то была способна контролировать собственное чрево, да, если уж быть совсем честным, держать пленника ей было и
