Светлана - Василий Андреевич Жуковский

Он сказал… и она… я смотрю… уж одна

У маяка пустынной скалы».

И Смальгольмский барон, поражен, раздражен,

И кипел, и горел, и сверкал.

«Но скажи наконец, кто ночной сей пришлец?

Он, клянусь небесами, пропал!»

«Показалося мне при блестящем огне:

Был шелом с соколиным пером,

И палаш боевой на цепи золотой,

Три звезды на щите голубом».

«Нет, мой паж молодой, ты обманут мечтой;

Сей полуночный мрачный пришлец

Был не властен прийти: он убит на пути;

Он в могилу зарыт, он мертвец».

«Нет! не чудилось мне; я стоял при огне,

И увидел, услышал я сам,

Как его обняла, как его назвала:

То был рыцарь Ричард Кольдингам».

И Смальгольмский барон, изумлен, поражен,

И хладел, и бледнел, и дрожал.

«Нет! в могиле покой; он лежит под землей,

Ты неправду мне, паж мой, сказал.

Где бежит и шумит меж утесами Твид,

Где подъемлется мрачный Эльдон[10],

Уж три ночи, как там твой Ричард Кольдингам

Потаенным врагом умерщвлен.

Нет! сверканье огня ослепило твой взгляд;

Оглушен был ты бурей ночной;

Уж три ночи, три дня, как поминки творят

Чернецы[11] за его упокой».

Он идет в ворота, он уже на крыльце,

Он взошел по крутым ступеням

На площадку, и видит: с печалью в лице,

Одиноко-унылая, там

Молодая жена – и тиха, и бледна,

И в мечтании грустном глядит

На поля, небеса, на Мертонски леса,

На прозрачно бегущую Твид.

«Я с тобою опять, молодая жена». —

«В добрый час, благородный барон.

Что расскажешь ты мне? Решена ли война?

Поразил ли Боклю иль сражен?»

«Англичанин разбит; англичанин бежит

С Анкрамморских кровавых полей;

И Боклю наблюдать мне маяк мой велит

И беречься недобрых гостей».

При ответе таком изменилась лицом

И ни слова… ни слова и он;

И пошла в свой покой с наклоненной главой,

И за нею суровый барон.

Ночь покойна была, но заснуть не дала.

Он вздыхал, он с собой говорил:

«Не пробудится он; не подымется он;

Мертвецы не встают из могил».

Уж заря занялась; был таинственный час

Меж рассветом и утренней тьмой;

И глубоким он сном пред Ивановым днем

Вдруг заснул близ жены молодой.

Не спалося лишь ей, не смыкала очей…

И бродящим, открытым очам,

При лампадном огне, в шишаке и броне

Вдруг явился Ричард Кольдингам.

«Воротись, удалися», – она говорит.

«Я к свиданью тобой приглашен;

Мне известно, кто здесь, неожиданный, спит, —

Не страшись, не услышит нас он.

Я во мраке ночном потаенным врагом

На дороге изменой убит;

Уж три ночи, три дня, как монахи меня

Поминают – и труп мой зарыт.

Он с тобой, он с тобой, сей убийца ночной!

И ужасный теперь ему сон!

И надолго во мгле на пустынной скале,

Где маяк, я бродить осужден;

Где видалися мы под защитою тьмы;

Там скитаюсь теперь мертвецом;

И сюда с высоты не сошел бы… но ты

Заклинала Ивановым днем».

Содрогнулась она и, смятенья полна,

Вопросила: «Но что же с тобой?

Дай один мне ответ – ты спасен ли иль нет?..

Он печально потряс головой.

«Выкупается кровью пролитая кровь, —

То убийце скажи моему.

Беззаконную небо карает любовь, —

Ты сама будь свидетель тому».

Он тяжелою шуйцей[12] коснулся стола;

Ей десницею[13] руку пожал —

И десница как острое пламя была,

И по членам огонь пробежал.

И печать роковая в столе вожжена:

Отразилися пальцы на нем;

На руке ж – но таинственно руку она

Закрывала с тех пор полотном.

Есть монахиня в древних Драйбургских стенах:

И грустна и на свет не глядит;

Есть в Мельрозской обители мрачный монах:

И дичится людей и молчит.

Сей монах молчаливый и мрачный – кто он?

Та монахиня – кто же она?

То убийца, суровый Смальгольмский барон;

То его молодая жена.

Баллада, в которой описывается, как одна старушка ехала на черном коне вдвоем и кто сидел впереди

На кровле ворон дико прокричал —

Старушка слышит и бледнеет.

Понятно ей, что ворон тот сказал:

Слегла в постель, дрожит, хладеет.

И вопит скорбно: «Где мой сын чернец?

Ему сказать мне слово дайте;

Увы! я гибну; близок мой конец;

Скорей, скорей! не опоздайте!»

И к матери идет чернец святой:

Ее услышать покаянье;

И тайные Дары несет с собой,

Чтоб утолить ее страданье.

Но лишь пришел к одру с Дарами он,

Старушка в трепете завыла;

Как смерти крик ее протяжный стон…

«Не приближайся! – возопила. —

Не подноси ко мне святых Даров;

Уже не в пользу покаянье…»

Был страшен вид ее седых власов

И страшно груди колыханье.

Дары святые сын отнес назад

И к страждущей приходит снова;

Кругом бродил ее потухший взгляд;

Язык искал, немея, слова.

«Вся жизнь моя в грехах погребена,

Меня отвергнул Искупитель;

Твоя ж душа молитвой спасена,

Ты будь души моей спаситель.

Здесь вместо дня была мне ночи мгла;

Я кровь младенцев проливала,

Власы невест в огне волшебном жгла

И кости мертвых похищала.

И казнь лукавый обольститель мой

Уж мне готовит в адской злобе;

И я, смутив чужих гробов покой,

В своем не успокоюсь гробе.

Ах! не забудь моих последних слов:

Мой труп, обвитый пеленою,

Мой гроб, мой черный гробовой покров

Ты окропи святой водою.

Чтоб из свинца мой крепкий гроб был слит,

Семью окован обручами,

Во храм внесен, пред алтарем прибит

К помосту крепкими цепями.

И цепи окропи святой водой;

Чтобы священники собором

И день и ночь стояли надо мной

И пели панихиду хором;

Чтоб пятьдесят на крылосах дьячков

За ними в черных рясах пели;

Чтоб день и ночь свечи у образов

Из воску ярого горели;

Чтобы звучней во все колокола

С молитвой день и ночь звонили;

Чтоб заперта во храме дверь была;

Чтоб