Несмолкающая батарея - Борис Михайлович Зубавин
– Подбрось огурцов.
– Сделаем. Ни пуха вам ни пера, – крикнул в ответ Гриценко.
Повара, возившиеся возле кухонь, ездовые, чистившие лошадей, даже те, кто был занят своими делами в блиндаже и вышел на улицу, услышав голос своего начальника, теперь вопросительно глядели на него.
– Две повозки запрягать живо! – таким же повелительным голосом, каким только что кричал на телефонистов Симагин, завопил Гриценко. – Рогожин под снаряды, Жуков под мины. Давай все на погрузку.
Табор пришёл в движение.
Рогожин кинул скребницу под передок повозки и засуетился возле лошадей. Они были в хомутах, и завести их в дышло, накинуть постромки на вальки и завожжать было делом двух минут. А мастера-оружейники, писарь и каптенармус уже тащили ящики со снарядами, и Гриценко лично проверял на них маркировку, чтобы на повозку были уложены только бронебойные и картечь. Бронебойные против танков, картечь – против пехоты.
– Ну, трогай, – махнул наконец рукой Гриценко, и Рогожин, шевельнув вожжами, чмокнув губами, словно целуясь, прикрикнул:
– Но, милые! – И лошади, навалившись плечами в хомуты, дружно тронули с места и рысью покатили в сторону переднего края. Следом за Рогожиным тронулась и вторая повозка.
Гриценко глядел им вслед тем же тревожным взглядом, каким провожал Симагина. Теперь и вовсе мало людей оставалось в тылу. Только его кухни да батарея дивизионных пушек, притаившаяся за дальними, позади старшины, холмами.
Сколько времени простоял он так, охваченный тревогой и беспокойством за судьбу тех, что ушли на площадку Фридлянд, трудно сказать. Быть может, каких-нибудь две минуты, быть может, и все четверть часа. Вот уж и повозки, чуть помешкав, перекатили через наши окопы, найдя, видно, перелаз, сделанный артиллеристами, как вдруг поднялась неистовая канонада и всё там, на площадке, окуталось пылью и дымом разрывов.
По площадке Фридлянд била немецкая артиллерия.
15
На переднем крае к этому времени возникла та самая странная путаница, которая всегда сопутствует непредвиденно затянувшимся боевым действиям, нарушающим предварительные расчёты. Батальоны, так долго и безрезультатно атаковавшие площадку Фридлянд, то есть противотанковый ров и лесную опушку, как только стало известно, что одна из рот майора Неверова вступила на эту площадку, получили приказ выполнять дальнейшие свои задачи: развернувшись вправо и влево, блокировать и подавить другие опорные пункты немецкой обороны.
Немецкое же командование было взбешено, считая, что русские каким-то образом перехитрили их, обвели вокруг пальца, захватив площадку Фридлянд так неожиданно, дерзко и быстро, что никто и опомниться не успел. А тут ещё подлило масла в огонь донесение о том, что подразделения русских, атаковавшие площадку Фридлянд со стороны противотанкового рва и леса и так блестяще вот уже в течение нескольких часов сдерживаемые огнём тяжёлых пулемётов и контратаками егерей, вдруг развернулись чуть ли не на сто восемьдесят градусов с явным намерением блокировать и захватить опорные немецкие пункты, расположенные южнее и севернее площадки Фридлянд.
Немцы отдали приказ: после пятнадцатиминутного артиллерийского налёта всем подразделениям, отражавшим фланговые атаки русских, немедля, при поддержке резервной полуроты автоматчиков и пяти танков, атаковать площадку Фридлянд и во что бы то ни стало, ценою любых потерь, выбить русских с площадки.
Капитан Терентьев тем временем принял все необходимые меры предосторожности. Пулемётные взводы заняли указанные им позиции, спешно оборудовали открытые огневые площадки (немецкие дзоты были обращены в противоположные стороны и для новой обороны не годились), пристрелялись по ориентирам, установив фланкирующие и кинжальные огни. В центре встали на прямую наводку противотанковые пушки, а в блиндаж, который Терентьев занял под КП и из которого Наденька, засучив рукава гимнастёрки, уже выкинула за порог кучу мусора, тряпья и фашистских газет, ввалился, сопровождаемый телефонистами и разведчиками, забубённая головушка Симагин.
– Собственной персоной, в сопровождении верных мюридов, – доложил он, по обычаю дурачась от избытка сил и молодости.
Тут же, перейдя на серьёзный тон, сообщил: миномётчики снялись со старых позиций и вот-вот встанут в лощине, старшине приказано подбросить снаряды к пушкам ПТО.
– Ранило? – заботливо спросил он, кивнув на забинтованную руку капитана.
– Чепуха, – поморщился Терентьев. Почему-то каждый, кто ни приходил на КП, считал своим долгом осведомиться о ранении, будто Володя мог так просто, за здорово живёшь, забавы ради, окровавить и разорвать рукав гимнастёрки и забинтовать руку.
Радист уже вывел на крышу блиндажа антенну, телефонисты установили коммутатор и побежали, разматывая провода с катушек, по взводам, как вдруг рядом с блиндажом ухнуло раз, другой, а потом пошло остервенело рвать землю, грохотать, визжать осколками, вонять фосфором.
– Началось! – сказал Терентьев и крикнул вбежавшему в блиндаж радисту, чтобы тот скорее связался с дивизионками.
– Кто у нас в центре? – спросил Симагин.
Терентьев объяснил, как расположены пулемётные взводы. В центре стоял Краснов.
– Я пойду к нему, если не возражаешь, – сказал обеспокоенно Симагин.
– Иди. Поторопи связистов. Возьми с собой разведчиков.
– Пусть они лучше останутся с тобой. В резерве. Они всё равно там ни к чему. – Симагин рассовал по карманам гранаты, проверил автоматный диск.
– Ладно, – сказал Терентьев, подумав, что Симагин прав: подступы к новому переднему краю роты всё равно не были пристреляны дивизионками.
Грохот разрывов усилился.
Симагин взялся за ручку двери, подмигнул сидевшему на нарах в углу блиндажа Навруцкому:
– Пойдём со мной, начхим, там будет веселее.
– Я… Пожалуйста. – Навруцкий вскочил, торопливо стал оправлять под ремнём гимнастёрку.
– Да ладно, сиди, нечего тебе там делать, – сказал Терентьев.
– Ну, бывайте здоровы, – и Симагин, рывком распахнув дверь, ловко выскочил в траншею.
– Может быть, мне, как представителю штаба, следовало быть действительно там, куда ушёл старший лейтенант, – рассудительно заговорил, откашлявшись, Навруцкий.
Он всеми силами старался быть спокойным. Это было невыносимо для него – очутиться в столь ужасных условиях. Он первый раз попал в такую переделку. Нервы его были напряжены до предела. Если бы не было рядом с ним этих, как казалось ему, совершенно невозмутимых людей, с ним могла бы приключиться истерика. Он едва сдерживал себя.
– Сиди ты, представитель, – насмешливо сказал Терентьев. – Отвечать мне ещё за тебя. Как там,
