Несмолкающая батарея - Борис Михайлович Зубавин

– Ну-ну, – отозвался Егоров.

Доесть хлеб с салом они не успели.

6

Сперва о стену дома с треском, грохотом и вонючим дымом ударилась мина. Егоров, берясь за автомат и поднимаясь, сказал:

– Вот и началось представление. Теперь только гляди в оба.

Они стояли с Авдеевым, прижимаясь спинами к стенам и повернув головы к окнам, сторожко следили за тем, что происходит на площади и прилегающих к ней улицах. А мины тем временем стали рваться вокруг дома одна за другой. Вдруг голосисто, яростно заработал пулемёт в соседней комнате, лейтенант бросился туда, крикнул: «Где?» – но, ещё не получив ответа, увидел немцев, пытавшихся перебежать площадь, и упавших на брусчатку посреди неё, и раком уползавших, а потом, вскочив, убегавших, петляя, обратно за трамвай, к костёлу. На площади осталось лежать несколько неподвижных фигур в тёмно-зелёных мундирах. Пулемёт умолк. Зайцев повернулся к лейтенанту, веснушчатое, с белесыми бровями лицо его мгновенно утратило всю сосредоточенность, какая владела им во время стрельбы, он улыбнулся и сказал:

– Во – и боле ничего! Вылазка врага отбита, противник в панике отступил, неся большие потери в живой силе и технике.

Эта фраза удивила лейтенанта Ревуцкого своей ироничностью. «Кто он такой? – подумал Василий Павлович. – Из студентов, из горожан?» Он уже намеревался расспросить сержанта о его довоенной, гражданской жизни, как в соседней комнате застрочили автоматы, и лейтенант опрометью кинулся туда. Стреляли и Егоров, и Авдеев, и мальчик Скляренко, стоя возле окон. Теперь, уже не спрашивая, лейтенант увидел из-за спины Егорова бежавших через площадь немцев. Но и здесь они были вынуждены залечь на брусчатке мостовой, хотя обратно долго не уползали, а затеяли перестрелку, довольно метко попадая в окна второго этажа. Однако люди, отстреливающиеся из этих окон, давно приноровились к такой манере войны и, прячась в простенках, успевали короткими очередями держать немцев на расстоянии и не подпускать к дому. Эта перестрелка, то затихая, то ожесточаясь, длилась, долго. Лишь когда солнце уже вовсю стало светить вдоль улицы, здесь наконец всё угомонилось. Немцы, зря расстреляв патроны, ретировались, а гарнизон «уголка» перевёл дух.

Минуты две спустя тишину нарушил одинокий винтовочный выстрел. Вслед за ним донёсся голос Зайцева:

– Молодец, святой отец! Недолго рыпалась старушка в поповских опытных руках.

– Уложил, что ли? – крикнул Егоров.

– Так точно. Наповал.

– У нас Жигунов, кроме винтовки, никакого оружия не признаёт, – стал объяснять лейтенанту Егоров. – Он охотник с Алтая, белок в глаз бьёт, старовер или сектант какой, точно сказать не могу, но Зайцев зовёт его за это святым отцом. Ирония, насмешка вроде бы, но он нет, ничего, не обижается. Душа в душу живут, водой не разольёшь. А Зайцева я люблю, – признался он. – Я всех, кто ни в каких переделках не унывает, люблю. Добрые, сердечные люди всегда заряжены бодростью и весельем. Глядишь, иного судьба и так гнёт, и этак ломает, а он всё равно улыбается, песни поёт. Сильный, стало быть, человек. Хотя бывает, конечно, кое-что и не так. – Он помолчал, подумал. – Скучные бывают люди, хотя и правильно всё у них, и герои они вроде бы по заслуге… Да вот хотя бы взять нашего Карнаухова. Вы ведь видали его?

Лейтенант живо представил себе солдата в распахнутой шинели, с забинтованной окровавленною марлей головой, как он небрежно, сердито ответил на заботливый, ласковый вопрос Егорова, и, представив всё это и ещё бледное лицо его, лейтенант почувствовал, как в нём поднимаются неприязнь и отчуждение к этому солдату.

7

Тишину вновь нарушили поспешные, суетливые разрывы мин. Мины часто и густо рвались на мостовой и тротуаре возле дома, стукались, взрываясь, о его стены, не причиняя, однако, гарнизону «уголка» особого беспокойства. Осколки пролетали мимо окон, иные с визгом, иные фырча, словно примус. Опять во всех комнатах кисло запахло толом и пороховой гарью.

Потом фашисты предприняли новую попытку прорваться от костёла к «уголку» и по правую его сторону, где их дальше середины площади не пустили автоматчики, и по левую сторону, где Зайцев мастерски ошпарил их потоком горячих пулемётных пуль. Отстрелявшись, он сказал:

– Графиня, вы не за то схватились, вскричал граф.

Потом лейтенант услышал, как он спросил у своего напарника, охотника Жигунова:

– Молился ли ты нынче, Дездемон, а?

– Молился, молился, – благодушно ответствовал Жигунов.

В этот раз по фашистам палил из автомата сам лейтенант. Когда возобновился миномётный обстрел, он приготовился было отдавать команды, но, как и в первый раз, никаких команд его не потребовалось. Всё опять происходило само по себе как по маслу без его командирского вмешательства. Каждый, словно отрепетировав, знал своё место, свои обязанности, даже связной Скляренко, по недоразумению застрявший здесь, и каждый исполнял эти обязанности добросовестно, исправно и без суеты. Как раз когда надо, застрочили из автоматов Егоров с Авдеевым, к ним присоединился Скляренко, несколько раз во время стрельбы досадливо поправлявший сползавшую на лоб каску, подоспел на подмогу и сам лейтенант, пристроившись по правую руку от Авдеева. Чуть позднее, но опять же как раз вовремя, ударил и зайцевский работяга максим. Слышны были выстрелы и из кухоньки, где хозяйничали Карнаухов с Белоцерковским.

И всёе-таки совсем не так представлял своё участие в боевых операциях Василий Павлович Ревуцкий. Совсем не этому учили его. Если действовать по правилам военной науки, соответственно уставам и наставлениям, то он по прибытии в подразделение, тщательно ознакомившись с личным составом и обстановкой, должен был прежде всего всё взять в свои руки, правильно расставить и распределить силы, принять решение, поставить перед каждым бойцом его чёткую задачу, а потом руководить боем, подавая те или иные необходимые команды и сигналы.

Всё это было теоретически. На практике получалось нечто странное и нелепое. Началось с батальона. Кажется, надо ли, можно ли ещё чётче и красивее, чем он сделал это в подвале комбата, доложить о своём прибытии, но комбат даже изумился такому его рапорту, а когда Василий Павлович попробовал доложить о своём явлении ротному, немцы чуть не убили его, спасибо ротный вовремя одёрнул и посадил на землю. Теперь здесь. Поскольку принимать здесь в общем нечего, то, стало быть, нечего и брать в свои руки, а остаток гарнизона обязанности знал и исполнял настолько чётко и безупречно, своевременно, не дожидаясь его команд и не нуждаясь в них, что ему стало даже неловко, стеснительно от одной лишь мысли, что он здесь не очень и нужен и его присутствие тут в облике офицера вовсе не