Семиречье в огне - Зеин Жунусбекович Шашкин

— Маликеш!

— Тока!—Малике закрыла лицо ладонями, распла­калась, всхлипывая, как ребенок.

Токаш знал—Малике горюет без ровесницы-подруги. Давно мечтал он увидеть Малике, поговорить с ней по

душам об Айгуль, успокоиться. Перед выездом из города в аул он купил для Малике кое-какие подарки — души­стое мыло фирмы «Гульжихан», роговой гребень, круглое маленькое зеркальце, шелковый носовой платок. Все эти покупки он завернул в платок и положил себе в карман и сейчас вручил Малике свой подарок.

— Это тебе, Малике-жан! Чем богат, тем и рад.

Малике, прижимая к груди дорогой для нее подарок, вбежала по ступенькам крыльца, открыла дверь и радо­стно крикнула:

— Папа, Токан пришел!

Сят лежал на нарах и читал книгу. Опустив книгу и сняв очки, он поднялся и раскинул руки для объятий.

— Один ездишь? Когда приехал? Почему заранее не известил нас? Мы бы встретили тебя!—сыпал Сят, ра­ дуясь и обижаясь.

— Говорили, что вас нет дома...

— Меня нет, так были дома твоя женге и млад­шая сестра..

Токаш сказал наугад, но, оказывается, угадал: Сята вчера дома не было.

— Кто из нас выехал из города позже, пусть тот и бу­дет виноват.

Сят громко расхохотался.

— Да, юнец, победа твоя. Но я в городе искал тебя, был на квартире, так что и у меня вины особой нет.

Дальше Сят не без гордости сообщил, что он назначен членом казахско-киргизского комитета. Комитет этот бу­дет подчиняться комиссару Временного правительства по Семиреченской области. Председателем комитета, как известно, назначен Ибраим Джайнаков.

— Значит, вы своей цели достигли. Помните, вы меч­тали об этом в тюрьме?— Токаш с горечью улыбнулся.

— Кого не назначили, тот, конечно, будет говорить так.

Токаш разозлился.

— Не могу я быть членом комитета, где председате­лем сидит Ибраим Джайнаков. Мы с ним никогда не сой­демся. В этом вы на деле убедились. А подхалимничать я не могу...

Сят вытаращил глаза, подбоченился.

— Выходит, я подхалим?

— Иначе вы не попали бы в этот комитет. Теперь бу­дете служить злодеям, которые вас держали в тюрьме.

— Я еще раз повторяю тебе: меня предал не казах.

— А кто?

— Русские.

— Сят-ага, вы пошли по неправильному пути. Оду­майтесь, пока не поздно! Вас предали торгаш Закир и Джайнаков. Если сейчас не верите, то со временем убе­дитесь. Тогда поговорим еще... Прощайте! — Токаш. быстрыми шагами направился к двери.

Сят совершенно не ожидал такого оборота дела, опе­шил и, не находя что сказать, растерянно озирался во­круг. Выбежавшая из кухни Малике схватила за руку Токаша.

— Что случилось?

Токаш так и не смог успокоиться. Черные густые бро­ви его вздрагивали, ноздри раздулись, лицо побледнело.

— Малике-жан, в этом доме я не могу больше оста­ваться. Я приехал сюда с чистым сердцем и открытой душой, а тут хвалят моего заклятого врага. Лишь пото­му, что этот дом не чужой мне, я не разрушаю его!—он выбежал на двор, увлекая вцепившуюся в рукав Ма­ лике.

— Ничего не скажешь — молодец! Но ты еще пока­ешься!..— крикнул позади Сят.

Токаш не расслышал, он был уже возле своего коня. Малике со слезами на глазах ухватилась за стремя.

— Про Айгуль, видно, забыл. Как же так?.. Ни еди­ ным словом не вспомнил о ней!

— После поговорим. С тобой, Малике, мы непремен­но встретимся, жди.—Токаш тронул повод.

Глава 10

Время — полдень. На лужайке возле речки собра­лись люди из всех трех близлежащих аулов. Здесь были люди и из аула Сята. Но не пришел сам Сят, так же, как и Сугурбай. Курышпай напрасно искал их глазами. То­каш подошел к Курышпаю и сказал строго:

— Возьми с собой двух джигитов и приведи сюда ак­сакала Сугурбая. Езжай скорее, его ждет народ!

Курышпай в ауле места себе не находил от безделья. Поручение Токаша его обрадовало. Взяв с собой Ивана и еще одного джигита, он поехал за реку. Выбравшись на противоположный берег, они пустили мокрых коней вскачь. Возле юрты Сугурбая Курышпай, не слезая с сед­ла, громко крикнул:

— Господин управитель, вас просит народ! Все давно собрались и ждут только вас!

— Что это за невежда такой?— послышался из юрты хриплый бас.

Курышпай спрыгнул с коня и, передав поводья Ива­ну, быстрым шагом вошел в юрту. Управитель полуле­жал на подушках и смотрел исподлобья. Курышпай при­ложил руку к груди:

— Аксакал, прошу прощения! Меня послал Токаш и просил сказать вам: народ собрался и ждет вас. Токаш со своей стороны также просит вас, чтобы вы прибыли туда.

— Человек, который без меня созвал народ, пусть сам и разговаривает с народом! — ответил Сугурбай, не поднимая головы.

— Ваша воля управитель. Как гласит поговорка: «Пучина может поглотить и удалого пловца, народ укро­тит любого строптивца».

— Все равно, я по своей воле туда не поеду. Мест­ную власть представляю я. Я собрания не созывал.

Курышпай, повернувшись, крикнул:

— Иван, иди сюда!

Рослый Покудин явился моментально.

Курышпай указал на Сугурбая:

— Аксакал, видимо, отяжелел, без посторонней по­мощи ему трудно подняться с места и двигаться. Придет­ся его вести, иначе он не дойдет. Возьми-ка его с той стороны!

Не обращая внимания на вопли домочадцев управи­теля, Курышпай с Иваном подняли Сугурбая за руки и поставили на ноги, затем накинули халат на плечи и, подталкивая с двух сторон, вывели во двор. Там, подняв его, как ребенка, посадили на лошадь.

Сопротивляться и кричать для Сугурбая было де­лом бесполезным. В ауле остались только женщины да детвора. Все взрослые уехали на собрание.

Когда Сугурбай в сопровождении Курышпая и Ивана подъехал к месту собрания, разговор сразу смолк. В тишине, под взглядом сотен глаз Сугурбай пробрался между сидящими людьми, к почетному месту. Он отрях­нул подол халата и важно сел в группе аксакалов.

Партизан Кырбай, хромой Ахан и другие повстанцы сидели обособленно, поглядывали на почтенных аксака­лов и тихо переговаривались.

На середину круга вышел Токаш.

— Дорогие старцы и джигиты! Это собрание у нас не обычное. Люди сами решили собраться здесь.— Токаш окинул взором всех сидящих в кругу людей.— Царь свер­гнут с престола, народ свободно вздохнул. Сейчас ключ новой, свободной жизни находится в руках самого наро­да. Ему предоставлено право избирать власть. Вот ста­рый царский управитель Сугурбай, оказывается, до сих пор не смещен, он по-прежнему притесняет и угнетает трудовой народ...

Люди слушали молча, удивленные такой речью. А Су­гурбай просто растерялся, он сидел, потупив взор,