Романеска - Тонино Бенаквиста
Разоружив врага и повалив на пол, он не стал добивать его саблей, а принялся пинать сапогом куда попало, чтобы кровь брызнула во все стороны, чтобы одна за другой захрустели кости, чтобы услышать, как он кричит — не от ярости, а от боли. Ставший его жертвой тип, потрясенный зверством нападения, захлебываясь кровавой желчью, ползая по полу, словно насекомое, пытающееся увернуться от смертоносного каблука, вдруг из последних сил бросился вон из каюты, воя, словно его пытали, что, в сущности, было правдой.
Вернувшись к себе, француз решил, что выйдет теперь из каюты только после того, как будут отданы швартовы. Он, несомненно, спас экспедицию «Дракона Галли», но не желал, чтобы это ставили ему в заслугу, уже почти жалея, что ступил на борт судна. Он безумно рисковал, отправляясь на Восток и даже не зная, что ожидает его там, и этот его импульсивный поступок вступал в противоречие с единственной целью любой одиссеи — возвращением к родному очагу.
*
Экипаж, в котором помпезность кареты сочеталась с надежностью дилижанса, ехал вдоль Тирренского моря через лес Больяско в сопровождении двух вооруженных людей, расчищавших путь. Кучер настегивал лошадей, не боясь загнать их насмерть, так как на каждой почтовой станции их ожидали новые — свежие и выносливые.
Путешественница, чей разум был еще затуманен празднествами, бушевавшими во Флоренции и ее окрестностях, дремала, приоткрывая глаза на ухабах и выбоинах. Родители герцога, преисполненные благодарности, чествовали ее как важную гостью, умоляя при этом сохранить в тайне подробности ее знакомства с сыном. К чему подданным знать, что наследник престола, член совета старейшин и их благодетель сбежал из лечебницы для душевнобольных?
Задолго до предусмотренного времени она почувствовала, что карета замедляет ход, и, выглянув в окно, немедленно пожалела о том, что так легко поверила в благополучный исход своего путешествия. Разве не поняла она за время своих нескончаемых странствий, что судьба выбирает для очередного удара именно тот миг, когда кажется, что тебе уже ничего не грозит? Неужели за эти дни, проведенные среди флорентийской роскоши, она позабыла, что чем ближе кажется цель, тем длиннее оказываются объезды, тем больше препятствий возникает на пути? Какой самонадеянной надо быть, чтобы вообразить, будто стоит только пустить лошадей галопом, и все несчастья останутся позади!
Дорогу карете преградила цепь из шести человек — словно взявшийся невесть откуда пограничный пост. Четверо, опустившись на одно колено с мушкетами в руках, держали на мушке эскорт — простых солдат, вовсе не героев, — в то время как пятый велел кучеру слезть с козел. Шестой, с рукой на перевязи и опухшим лицом, командовал маневром, но без огонька ввиду своих ран.
Часом ранее они сами скакали во весь опор, как беглецы, хотя за ними никто не гнался, кроме собственного позора. Они ехали из Генуи (откуда все были родом), чтобы никогда туда больше не возвращаться после унижения, которому подверглись за три дня до этого. На протяжении нескольких лет они грабили швартовавшиеся в Генуе корабли, ожидавшие отправки дальше, в восточные фактории, и их кровожадность стала проклятием для всех арматоров мира. Дело это было очень прибыльное, позволявшее им жить на широкую ногу, поскольку морская торговля, росшая с каждым годом, приводила в порт все больше и больше судов с пустыми еще трюмами, но с полными сундуками денег.
Их замечательное предприятие процветало бы и в следующем десятилетии, если бы главарь банды не скрестил клинки с одним озверелым типом, которого впоследствии описывал своим товарищам как сумасшедшего — с пеной на губах издававшего мерзкие крики, свирепого, как атакующая армия. В драке с ним несчастный бандит лишился уха, отрубленного саблей, пяти зубов, выбитых каблуком, кроме того, тело его было покрыто тысячью ран, причинявших страшную физическую боль, заглушить которую смог только глубокий обморок. Когда несолоно хлебавши, чуть живой, в совершенно подавленном состоянии духа, он вернулся к себе в логово, то приказал немедленно уносить ноги. Не видать ему больше никогда былой славы бравого сухопутного пирата; никогда не появиться в городе, не став предметом насмешек со стороны бандитов-конкурентов или трактирщиков, обычно таких трусливых, готовых из страха донести на кого угодно. Он боялся утратить авторитет даже среди своих подручных, уже предвидя их язвительные комментарии; они и правда сомневались в существовании этого рычащего монстра, наделенного сверхъестественной силой. Глядя на него — хромоногого, с беззубой ухмылкой, с повязкой на глазу, — пятеро разбойников воздерживались от насмешек и лишь злобно переглядывались в ожидании, что их атаман поведет себя как полагается, если, конечно, он хочет сохранить за собой это звание.
По его приказу они покинули один порт, чтобы завоевать другой — Неаполь, который славился оживленным судооборотом и где благодаря их сноровке этот бесславный эпизод вскоре сотрется из их памяти. Однако ничто не мешало им по пути попробовать силы в другом ремесле, не требовавшем никаких особых способностей, — в разбое. Поживу, правда, это ремесло сулило небольшую, зато в нем было очарование случайных встреч: это как галантный кавалер на прогулке всегда надеется повстречаться с прекрасной дамой. А судя по пышности этого экипажа, из него сейчас выходила именно дама высокого звания, еще сонная от монотонной дороги. Графиня, маркиза или даже изысканная куртизанка, недавно выбравшаяся из постели дворянина и щедро вознагражденная за свои достоинства. Видя, с какой легкостью им удалось произвести досмотр экипажа, мерзавцы подумали, не стоит ли и правда заняться этим делом — устраивать засады, потрошить добрых горожан, которые все, как известно, страшные трусы, назначать новые десятины для путников, разные платы, подорожный сбор, работать в дневное время, колесить по белу свету, пользоваться благами лесной природы — вести здоровую жизнь разбойника с большой дороги! Но пора было срывать этот первый плод, такой мягкий на вид, не прибегая при этом к привычной грубости.
Путешественница, не противясь, отдала им кошелек,
