Молодая жена - Ирина Александровна Велембовская
– Ты чего же мерзнешь тут?
– Я гуляю, – сказала Марианна.
– Уж какое гулянье в одном платьишке…
Они понесли дальше свои ведра, плеская голубой водой в чистый снег. Потом одна из женщин вышла на крыльцо и поманила Марианну. Та отпустила кота и нерешительно пошла через улицу.
– Соседка, а знаться не хочешь, гляди-ка, у меня тоже девушка маленькая есть.
И показала Марианне годовалую девочку.
– А Сеньку моего знаешь? Отличник!
– Нет, – сказала Марианна. – Я сейчас, к сожалению, не посещаю школу.
Хозяйка пошла ставить самовар и дала Марианне подержать девочку. Та была тяжеленькая, немоватая, с круглыми глазами. Долго держать ее на руках Марианне было трудно, поэтому она вместе с девочкой села на пол, на чистый половик, от которого пахло речным полосканием. Так же пахло и платье на девочке.
– Маменька твоя, я гляжу, все дома да дома. Хворает, что ли?
Марианне сделалось очень неловко.
– Вы знаете, она очень неприспособленная…
– Неспособная – так покажут. Чего ж за печкой сидеть? Чай, вы молодые.
Марианне не хотелось отсюда уходить. В этом доме было все, чего так не хватало в рядковской избе: ровная, недушная теплота, белизна печи, тень занавесок, яркость самоварной меди. А главное – ребеночек, спокойный, как будто понимающий…
– Тетя, а у вас есть радио? – спросила Марианна.
– Как не быть!
Хозяйка включила репродуктор, и Марианна подошла поближе.
– Это «Половецкие пляски», – сказала она. – А вы не скажете, как на фронте? Мы ведь абсолютно ничего не знаем.
Провожая Марианну, хозяйка дала ей крупное белое яичко.
– Ходи к нам. С Томкой поиграешься.
Дома Ангелина с тревогой посмотрела на падчерицу.
– Где же ты была?
– В гостях, – сказала Марианна. И вынула из кармана яйцо. – Меня пригласили, и я пошла.
Потом она села возле мачехи и добавила очень серьезно:
– Это просто ужасно, что мы никуда не ходим. Ведь мы совсем молодые!
Ангелина смотрела на нее со странным выражением лица.
– Нет, Марианна, – тихо сказала она, – я уже не молодая!
Однажды Ангелину разбудил стук в неурочное время. Окно было заморожено, и нельзя было увидеть, кто стучится у ворот. Сам Рядков никогда не стучал, наоборот, приходил неслышно, зная секрет засова на калитке, и они узнавали о его приходе, когда он уже появлялся в избе, высокий, белый от метели, и с его приходом по кухне вместе с запахом зимы тянулась ворчливая руготня.
А тут кто-то стучал громко и упорно. Пришлось кое-как одеться и идти отворять, хотя Рядков и запрещал пускать чужих.
Пришел председатель колхоза Лазуткин. Оглядел избу и сел без приглашения.
– Хозяина нету? – спросил он сиплым с мороза баском.
– Нету, – тихо ответила Ангелина, придерживая заношенную рубашку у ворота.
– А вы, значит, квартирантка его будете? Так… Слышал, что из школы ушли. На какие средства прожить рассчитываете? Может, в колхоз к нам работать пойдете?
Растерявшись перед этим молодым, аккуратно одетым мужиком, глаза у которого были серо-голубые, как цветок барвинка, Ангелина безуспешно пыталась поправить нечесанные волосы. А в голову ее, изморенную душным жаром избы, невольно кинулась мысль: вот не смогла же судьба послать ей этого чистенького, наверное, ласкового мужика!
– А какая у вас работа? – со слабой, но чуть игривой улыбкой спросила она.
Но Лазуткина эта улыбка не проняла.
– Разная у нас работа, – сказал он со спокойной деловитостью. – Сельская. С лошадьми водиться не приходилось? Запрягать сможете?
– Нет, – стукнув зубами от волнения, сказала Ангелина.
– А доить?
Она покачала головой.
– Худо!
Он молча размышлял, куда ее такую деть – пухлую, белую и малоподвижную, с маленькими, не по комплекции, руками и ногами.
– Беда с тобой, девка! Уходи ты отсюдова, пока не поздно. А то ведь захряснешь, образ свой потеряешь. Ежели мы все так-то вот сядем да руки складем, кто же армии нашей пособит? Ей ведь тоже есть надо.
Ангелина молчала.
– Неси заявление. Я вам хлебушка, картошки понемногу выпишу. До весны перебьетесь.
– А в чем же я пойду работать в ваш колхоз? – спросила Ангелина. – Босиком?
– На крайний случай лапти обуешь. Сейчас это не зазорно.
– Вы-то вот не ходите в лаптях, – сказала она, указывая Лазуткину на его черные, подшитые кожей пимы.
Председатель поднялся.
– Ну, как хошь. Не гнусно тебе здесь быть, так сиди. А вот девочку вы обязанные в школу посылать. Думаете, что раз война, то и законов уж нету?
Рядкову об этом визите Ангелина ничего не сказала. Но он каким-то образом узнал и сам.
– Вот так-то вас, дураков, и охмуряют. Лазутке план надо исполнить, вот он и ходит, агитирует. Чего ты в колхозе-то не видела?
– А вы сами разве не колхозник? – растерянно спросила Ангелина.
– Только бы не хватало! Я от исполкома, при коммунальном отделе состою. Я человек рабочий.
Потом Рядков рассказал Ангелине, что отец вот этого самого председателя Лазуткина в двадцать первом году его, Рядкова, выследил, когда он тайком в деревню пришел жену свою повидать.
– Восьнадцать месяцев я на Печоре у зырян скрывался, очень по супруге скучал. Трое суток не спал, до бабы дорвался, – сразу уснул. А Лазутка как тут и был. Привел с собой еще двоих сельсоветчиков, связали меня, чуть руки не пообрывали… Ну и я им легко не дался: зубами действовал, как голодный волк!
Рядков топырил губу и мрачно улыбался.
– Жалко, мало мы их, красногузых, в восемнадцатом году драли! – добавил он с ядовитым сожалением и сделал жест своей длинной, как плетка, рукой, будто стегнул с потягом.
Ангелина, вздрогнув, отодвинулась. Она даже и не представляла, что у советской власти есть еще настоящие враги. Неужели он и ее считает такой же, раз говорит ей такие вещи?
Рядков и сам почувствовал, что пересолил: кто ее знает, еще доносить побежит. Когда легли спать, он долго молчал. Потом его шершавая от холодной воды и глины рука тронула Ангелину за плечо.
– Ты в одно ухо слушай, а в другое выпущай, – сказал он мягко. – Вот к весне я тебе сам хорошее место найду. У самого хлеба будешь.
5
Все, что пряталось зимой за высокими сугробами, за темнотой, за короткими пасмурными днями и длинной, скрипучей от мороза ночью, – все это с первым порывом весны запросилось наружу. Мартовский луч ударил в окошко и высветил даже самый темный и грязный угол. Звон капели не давал спать, как раньше, до полудня. Небо и вода в открывшихся полыньях звали своей чистой синевой, и хотелось смыть с лица все, что легло на него
