Молодая жена - Ирина Александровна Велембовская
– Приезжие будете? – спросил он, крепя проволокой печную дверцу.
Ангелина чуть кивнула. После полутора часов пустого ожидания ей стало тошно. И все решительные, заранее заготовленные слова свяли, как лист ольхи по первому морозу.
– Зря ты тут ждешь, – вытирая грязные руки о рогожку, сказал печник. – Самого нынче не будет. Я тут все порядки знаю. Ты вот ступай туда, – он указал Ангелине лесенку наверх. – Там писака один сидит.
В комнате наверху Ангелина увидела горбатенького, похожего на речного рака человека, который распростер клешни над столом.
– Ничем сейчас твоей нужде пособить не можем, – сказал он, пробежав заявление, в котором Ангелина просила зимней одежды для себя и для падчерицы. – Год только начался, фонду еще не отпустили.
– Но вы должны помогать эвакуированным, – бодрясь, заявила Ангелина.
– Само собой, что должны. А вот нету сейчас ничего, верь душе. Даже пары рукавиц дать не можем. Заявление свое оставь, через две недели приходи. Чего-нето подкинем обязательно.
А пока он ей дал пропуск на разовый обед в исполкомовскую столовую. Там Ангелина съела мясной суп, а блин из яичного порошка решила отнести Марианне. Но и блин съела, едва отошла от Муроян. И вдруг с ясностью почувствовала, что никакие две недели она ждать не может и не хочет: все в ней отчаянно запросило сытости и тепла. Она не знала, на кого ей теперь обижаться, но ей было невыносимо обидно и жалко себя, молодую и красивую, в допотопном шушуне, в котором просто невозможно чувствовать себя человеком.
В эти сложные минуты Ангелину как раз и догнал на санях Рядков, тот самый печник, который лез к ней с расспросами в исполкоме. Он придерживал лошадь и, улыбаясь в бороду, предложил:
– Желаешь, подвезу, красавица заезжая? Не робей: лошадь казенная; коногон при службе. Дорого не возьму.
Ангелина села к нему в сани, на накрытые рогожей кирпичи. А Рядков продолжал улыбаться.
– Замужние?
– Да.
– А спать небось не с кем?
– Это не имеет значения, – вяло сказала озябшая и усталая Ангелина.
Рядков гладил варежкой бороду и неотрывно смотрел на спутницу.
– Не с того крыльца просить ходишь. Я тебя научу. Оденься получше – да к вечерку, когда посетителей нету, прямо к коммунальщику, к Ивану Григорьевичу. Он вашего брата любит.
– Дело в том, что мне нечего надеть получше, – тихо, но внятно призналась Ангелина.
– Это другой оборот. – И он вдруг предложил: – Тогда иди ко мне на квартиру. Сыта будешь. У меня уж если похлебка, то похлебка, а не столовская…
Рядков сказал гадкое слово, которое Ангелине пришлось молча проглотить. Ее уже тянуло на слепую покорность. И она через силу улыбнулась этому чернобородому, хитроглазому мужику.
– Только ведь со мной девочка…
– И девочке место будет. Я куски не считаю.
А когда озадаченная Ангелина заметила, что ведь ее могут и не отпустить из школы в Тихом, Рядков махнул рукой.
– Мне Ивану Григорьевичу только слово сказать.
Они ехали, и Ангелина думала, что у ее попутчика, наверное, большой, богатый дом, в котором полно еды и одежды. Перед ее глазами вдруг встала груда чего-то хлебного, теплого, печеного, и голова напухла туманом. Она закрыла глаза и предположила с надеждой, что, может быть, этому бородатому дядьке просто нужна прислуга, чтобы ему стирала, убирала?..
Но Рядков не собирался наводить тень на плетень. Он тут же, в санях, крепко обнял Ангелину за плечи и сунул свою черную бороду ей в замерзшее лицо.
– Согласна?
Сомневаться не приходилось. И все-таки чем дальше они ехали по холодной бескрайней дороге, тем решительнее Ангелина уговаривала себя: «Все зависит от того, как себя поставить. Он не посмеет…»
В первое же утро Рядков велел своей молодой квартирантке стирать белье. Он сам вынул из печи огромный чугун с кипятком и выплеснул Ангелине в корыто. Потом долго рылся в комоде и достал кусок твердого, как кость, лежалого, темного мыла.
– Где надо примыль, а зря не трать.
Он зорко глядел на Ангелину, как будто изучал каждое движение ее мокрых, красных от пара рук. И вдруг заключил:
– Стиральщица из тебя ни к… Полоскать на речку ступай, чтобы белье мылом не воняло. Не терплю.
Он дал ей старые, разбитые пимы, и она, оскорбленная и уже уставшая, ушла, оставив Марианну вдвоем с хозяином.
– Дедушка, а как зовут вашу кошку? – осторожно спросила Марианна.
Рядков как будто в первый раз заметил девочку.
– Где это ты кошку увидела? Я такой дряни не держу. Это кот, Пишка.
Пишка уже терся возле Марианны, и хозяин ревниво сказал ему:
– Брысь!
– Дедушка, а когда я пойду в школу? – уже без надежды на добрый ответ опять спросила Марианна.
Рядков посмотрел на нее, как на глупую, и промолчал.
Обед он сварил сам, не доверив Ангелине даже почистить картошку. Чистил он ее удивительно быстро и тонко. Так же быстро искрошил, залил водой и поставил на огонь. Сделал подболтку из муки с молоком, влил, когда похлебка была почти готова. Попробовал большущей, похожей на ковшик ложкой и подсолил.
Этой похлебки он дал им досыта, и они были вознаграждены за все мучения вчерашней голодной ночи. Но ни рыбы, ни обещанных пельменей – ничего этого не было. Ни в обед, ни в ужин.
4
Зима стояла до того многоснежная и вьюжная, что делалось страшно: а вдруг да совсем накроет, заметет и из дому не выползешь, не найдешь тропы…
В избе у Рядкова было грязно, тесно, но всегда тепло. Топил он сам, дров у него было припасено много, и жарких, и легких – на всякую погоду. Лежанка круглые сутки держала теплоту, и с нее доносилось спокойное и сытое урчание кота, вгонявшее в дремоту.
Марианна в школу не ходила, потому что нечего было обувать. А Ангелине Рядков достал справку о болезни. Чего он только не мог!
– И дальше не ходи, – сказал он ей. – Карточку отберут, так и леший с ней. С полкила хлеба я тебе всегда добуду.
Эти «полкила» он действительно добывал. И если он кормил их с Марианной досыта, то одевать не спешил. Но когда на Ангелине расползлась последняя рубашка, Рядков сжалился. Загораживая собой
