Романеска - Тонино Бенаквиста
Главная улица заканчивалась большой квадратной площадью со скамейками, фонтанами, платанами и зеленым газоном, приветливо встречавшими туристов и жителей деревни, пришедших туда в поисках прохлады. На каменной плите возвышалась статуя основателя Ла-Сольтеры в натуральную величину. Медь местами позеленела, местами сверкала, как золото. Черты лица, воспроизводившего единственный известный портрет персонажа, стерлись. И все же француз узнал в нем своего друга Альваро Сантандера, с которым ему пришлось когда-то делить в джунглях клетку.
Растроганный до слез, он в общих чертах поведал жене о своих злоключениях, пережитых вместе с этим странным товарищем по несчастью, которого он охарактеризовал следующими словами: «грубиян, полиглот, дезертир и феминист — вследствие любовных терзаний».
У подножия статуи можно было прочитать историю возникновения городка, основанного посреди пустыни в 1728 году авантюристом родом из Кастилии, о котором мало что было известно, кроме того, что он дезертировал из испанской армии, чтобы попытать счастья на американском Западе. Там он построил приют для мирян — исключительно для женщин, где находили пристанище нищенки, грешницы, вдовы и брошенные жены, а также незамужние и старые девы (отсюда и название Ла-Сольтера — «одиночка»), чаще всего соблазненные кем-то или считавшиеся слишком некрасивыми. В самом деле, слава о столь странном приюте быстро распространилась среди нарождавшейся нации, и через тридцать лет после его основания там проживало больше сотни женщин, которые сами строили подсобные помещения, сами придумывали внутренние правила, сами вели финансовые дела, открывали мастерские, а затем и лавочки по всей округе. Собственноручно построенная Альваро и несколькими первопроходцами гасиенда, с которой все началось, быстро превратилась в самостоятельное пуэбло[5], этакий фаланстер для женщин — отважных, решительных, которым повезло самостоятельно выбирать свой путь, не докладывая об этом мужу, отцу или хозяину, и это в то время, когда любая женщина была обречена на насилие со стороны по крайней мере одного из них, а то и всех троих. Со временем Ла-Сольтера стала оплотом, символом борьбы за права женщин, открывая им двери в сенаты и парламенты.
Они побывали с экскурсией в знаменитом центре приюта, ставшем в 1956 году музеем. От прежних времен там сохранились мануфактура, патио, рефекторий и с точностью воссозданный первый дортуар. Гид, с гордостью объявивший, что является прямым потомком основателя, показал генеалогическое древо, охватывавшее восемь поколений семьи Сантандер, ставшей в конце XIX века семьей Стентон. Огромное племя, рассеявшееся по всей стране, раз в год собирается в Ла-Сольтере, чтобы отдать дань уважения своему предку в дни праздника, который почитает своим присутствием сам губернатор Калифорнии.
На втором этаже здания гид провел посетителей по внешним проходам, ведущим в башенки, возвышающиеся над деревней: уверенный в произведенном эффекте, он заранее улыбался. Там обитательницы приюта день и ночь несли вахту с оружием в руках, чтобы отбить у игриво настроенных головорезов, убежденных, что перед ними дом свиданий, всякую охоту туда соваться. Однако, добавил он, нельзя сказать, что мужчины совсем не допускались в этот универсум, наоборот, там охотно принимали холостяков — крестьян, землевладельцев, пионеров, озабоченных не столько покорением Дикого Запада, сколько построением собственной семьи. И наконец он отвел их в уголок патио, где показал гвоздь экскурсионной программы — маленькую беседку за живой изгородью, где проходили первые свидания, когда кандидат в супруги, держа в руках шляпу, излагал свои намерения. «Предок спид-дейтинга»[6], — сказал в заключение Филип Стентон, выдав остроту, использовавшуюся им уже тысячу раз, но неизменно имевшую успех у слушателей. Он рекомендовал им зайти в лавку, где торговали сувенирами, безделушками, открытками, среди которых почетное место занимал буклет с биографией Альваро Сантандера ценой в двенадцать долларов, которого не читал ни один покупатель, но который служил им подтверждением участия в экскурсии. Затем он ответил на последний вопрос, заданный одной туристкой перед главным входом в имение, огромные двустворчатые ворота которого украшал кованый герб с названием всего учреждения: «Донья Леонор». Кто же такая была эта донья Леонор, что ее имя стало эмблемой заведения, где впервые на Американском континенте озаботились положением женщин?
Отступив от стандартного текста, уже приевшегося за две ежедневные экскурсии, юный Филип перестроился на лирический лад: да и как не расчувствоваться, когда говоришь о прародительнице собственной династии? Альваро Сантандер был без ума от своей жены и матери своих детей, которую встретил сразу после прибытия в эти края, и дал ее имя приюту для одиноких женщин. Ибо, не умаляя достоинств своего славного предка, он вынужден признать, что мысль об открытии этого центра подала супругу именно она. Кто, как не женщина, мог вдохновить его на это?
Ровно в четыре часа пополудни группа из тридцати экскурсантов, готовых разойтись кто куда, делали у дверей здания последние снимки Филипа Стентона, позировавшего с любым, кто просил его об этом, с женами и детишками, перед входом в музей, в котором он служил одновременно и памятью, и управляющим. Далекому потомку этой прекрасной истории так нужно было передать ее кому-либо.
Однако был среди туристов один, который не спешил уходить. Что-то не отпускало его от этой двери с гербом кованого железа.
«Донья Леонор».
Единственная тень на семейном фото, которое объединило бы (если бы оно было сделано) тысячу Сантандеров и Стентонов, умерших и ныне живущих, вокруг (если верить официальной версии) супругов — основателей семьи. Альваро и Леонор, связанные такой сильной любовью, что им захотелось поделиться ею, обратить ее в благотворительность, чтобы в эти жестокие времена помочь отверженным женщинам.
И тем не менее правда была совсем иная. И не из тех, что вдохновляют потомков.
Останки настоящей доньи Леонор покоились где-то в Кастилии, всеми забытые по милости некоего Альваро.
Это она носила прозвище Ла Сольтера, которое сегодня стало означать не «одинокая», а «единственная». Как не опечалиться, увидев ее дважды забытой? Как не воздать должное ее жертве? Единственный, кто мог поведать о ней сегодня, помнил Альваро сгорающим от стыда, когда тот рассказывал о причинах, побудивших его так поспешно завербоваться в армию, его — самого не геройского из солдат, одинаково трусливого в любви и на войне. Однако желание искупить свой грех сделало его щедрым и изобретательным, ибо именно призрак той Леонор дал ему силу для осуществления великого дела. Лицо именно этой девушки, соблазненной и покинутой, виделось ему, когда он закладывал первый камень своего здания. Центр доньи Леонор в Ла-Сольтере был плодом не любви, а угрызений совести, что не делало менее прекрасной его историю — историю человека, пытавшегося за
