Сон цвета киновари. Необыкновенные истории обыкновенной жизни - Шэнь Цунвэнь
Вдалеке заголосил петух, и старый даос на кровати невнятно пробормотал:
— Рассвело? Утречко!
21
Ранним утром из города пришли помощники с тросами и веревками.
Гроб старого паромщика, струганный из белой древесины, подняли шесть человек и понесли закапывать на склон горы позади пагоды. Шуньшунь, Цуйцуй, кавалерист, старый даос и рыжий пес шли следом. Когда они дошли до заранее выкопанной квадратной ямы, даос, по заведенному обычаю, спрыгнул вниз, разложил по углам и в центре могилы зерна киновари и риса и сжег ритуальные деньги. Выбравшись, он велел тем, кто нее гроб, закапывать его. Онемевшая от горя Цуйцуй, оплакивая деда без слез, упала на крышку гроба и отказывалась вставать. Только когда кавалерист насильно оттащил ее, гроб опустили в яму, потянули за веревки, выравнивая по сторонам света, и засыпали свежей землей. Цуйцуй сидела рядом и плакала. Даос заторопился обратно в город, чтобы провести другую похоронную церемонию. Управляющий пристанью доверил все дела старому кавалеристу и тоже ушел. Все, кто пришел помочь, умыли руки на берегу реки; у всех были свои дела, да и обстоятельства этой семьи не позволяли больше пользоваться ее гостеприимством и утруждать хозяев, так что ушли и они. У Бисицзюй осталось всего три человека: Цуйцуй, кавалерист Ян и лысый Чэнь Сысы, направленный семьей Шуньшуня заниматься паромом. Рыжий пес, который получил от лысого камнем, не был рад его присутствию и негромко рычал.
Ближе к вечеру Цуйцуй с кавалеристом решили, что тот сходит в город, отведет лошадей в гарнизон, а потом вернется к реке побыть с ней. Когда он вновь был у переправы, лысый Чэнь Сысы уже ушел.
Цуйцуй и пес по-прежнему занимались паромом, а кавалерист сидел на утесе и хриплым голосом пел песни.
Через три дня Шуньшунь пришел к ней и позвал жить к себе домой, однако Цуйцуй не хотела уезжать в город, а хотела остаться присматривать за дедовой могилой. Она попросила его лишь сходить в городской ямэнь замолвить слово, чтобы кавалеристу Яну позволили остаться с ней на какое-то время. Шуньшунь согласился и ушел.
Кавалеристу было чуть за пятьдесят, и он был куда более талантливым рассказчиком, чем дедушка Цуйцуй. К тому же он ко всему относился ответственно, работу выполнял аккуратно и старательно. Когда он поселился с Цуйцуй, у той как будто вместо деда появился дядя. Когда путники спрашивали о деде и вспоминали о нем, ей было горько и безотрадно, особенно в сумерки. Но со временем тоска утихла. Вечерами они вдвоем усаживались на утесе и беседовали о жизни несчастного паромщика, что лежал сейчас в сырой земле, о том, чего Цуйцуй раньше не знала, и она проникалась к деду еще большей теплотой. Говорили и об отце Цуйцуй, который хотел и любви, и воинской славы, о том, как его мундир бравого солдата зеленознаменного войска волновал девичьи сердца. Говорили и о матери Цуйцуй, о том, как она превосходно пела и как известны ее песни были в то время.
Времена меняются, и следом само собой меняется все остальное. Император — и тот больше не восседает на престоле, что уж говорить о простом народе! Кавалерист Ян вспоминал старые добрые времена, когда работал конюхом и привел к реке лошадь, чтобы спеть для матери Цуйцуй, но та не приняла его ухаживаний, и он до сих пор одинок, так одинок, что опереться может лишь на гору, а довериться только себе самому; говоря так, он горько усмехался.
Два дня подряд они с наступлением сумерек разговаривали о деде и о его семье. Беседа коснулась и событий, предшествовавших смерти деда, и Цуйцуй узнала то, о чем дед ей не рассказывал. О песнях Эрлао, о смерти старшего сына Шуньшуня, о том, как люди из крепости заманивали Эрлао приданым — мельницей, о том, что Эрлао, не добившись расположения Цуйцуй, помня о смерти брата и понукаемый семьей взять мельницу, в сердцах пустился в плавание вниз по реке; о внезапной холодности Шуньшуня к деду, о том, как смерть деда была связана с Цуйцуй… Она поняла все, чего раньше не понимала, и проплакала всю ночь.
Миновал седьмой день со смерти лодочника[158]. Шуньшунь прислал за кавалеристом: он хотел поговорить с ним о судьбе Цуйцуй. Он предлагал, чтобы Цуйцуй переехала к нему в дом и вышла замуж за Эрлао. А поскольку сам Эрлао был в Чэньчжоу, он говорил не о замужестве, а только о переезде, в надежде, что Эрлао, вернувшись, о свадьбе скажет ей сам. Кавалерист же считал, что говорить об этом нужно с Цуйцуй. Пересказав ей предложения Шуньшуня, он на правах старшего решил, что переезд в дом чужого человека плохо скажется на ее добром имени; лучше остаться у реки и ждать, когда вернется Эрлао, а там уж смотреть, что он скажет.
На том и порешили. Кавалерист считал, что Эрлао скоро вернется, и теперь занимался тем, что поставлял лошадей в гарнизон и составлял компанию Цуйцуй. Так проходил день за днем.
Белая пагода у речки, выстроенная в геомантическом соответствии с расположением Чадуна, обрушилась, и нельзя было не отстроить ее заново. Кроме тех денег, что выделил гарнизон, таможня и торговый люд, стали присылать конверты с какой-никакой денежкой из разных крепостей. Чтобы возведенная пагода принадлежала всем, следовало дать каждому возможность внести свою лепту, умножив тем самым свою добродетель и обеспечив себе благоденствие. Поэтому на лодку поставили два больших бамбуковых коленца, в которых пропилили отверстия, чтобы те, кто переправляется, могли свободно кинуть туда монетку. Когда сосуд наполнялся, кавалерист относил его городским властям и возвращался с другим. Увидев, что старого паромщика нет, а волосы Цуйцуй пронзила нить седины, путники понимали, что старик выполнил свой долг и покоится в могиле, и, сочувственно поглядывая на Цуйцуй, бросали деньги в бамбуковые копилки. «Небо оберегает тебя, умершие уходят на запад, оставшиеся вечно пребывают в мире.» Цуйцуй понимала, почему люди жертвуют деньги, и на душе ее становилась горько, она отворачивалась и занималась паромом.
Наступила зима, и белую пагоду возвели заново. Но тот парень, что распевал под луной и заставлял душу Цуйцуй парить во сне на волнах своей песни, так и не вернулся в Чадун.
…………
Может быть, он никогда не вернется,
