Сон цвета киновари. Необыкновенные истории обыкновенной жизни - Шэнь Цунвэнь
Утес перед домом не обрушился. Но Цуйцуй нигде не могла найти лодку. Обернувшись, она увидела, что белой пагоды за домом нет. Испугавшись не на шутку, она поспешила туда. Пагода рухнула, кругом в беспорядке лежали груды белых кирпичей. Не зная, что делать, Цуйцуй громко позвала деда, но дед не отозвался. Она бегом вернулась в дом, забралась на кровать и стала его трясти, но дед так и не ответил. Он тихо умер во время ливня.
Цуйцуй разрыдалась.
Скоро на берег пришел человек, который бежал с поручением из Чадуна в Сычуань, и кликнул паром. Цуйцуй в это время вся в слезах грела у очага воду, чтобы омыть умершего деда.
Путник решил, что в доме паромщика еще не проснулись. Он очень торопился, а на зов не отвечали, и он метнул через реку камушек, который стукнулся о крышу. Заплаканная девочка выбежала на утес.
— Эй, время-то не раннее! Давайте лодку!
— Лодка пропала!
— А дед твой туда подевался? Он за лодку отвечает, это его долг!
— Он отвечал за лодку, он пятьдесят лет отвечал за лодку — а сегодня умер! — рыдая, прокричала Цуйцуй с другого берега.
— Что, правда умер? Ты не плачь, я пойду доложу, чтобы снарядили лодку и привезли чего.
Путнику пришлось вернуться в город. Встретив там знакомого, он сообщил ему новость, и скоро она облетела весь Чадун, и внутри городских стен, и за их пределами. Шуньшунь с улицы Хэцзе снарядил людей за пустой лодкой, которую нагрузили ящиком из белой древесины и отправили к реке. Кавалерист Ян вместе с одним старым солдатом тоже поспешили к реке. Они срубили несколько десятков толстых стволов бамбука, перевязали их лозой и сделали плот, чтобы временно использовать его для переправы. Смастерив плот, они переправились на берег, где стоял дом Цуйцуй. Кавалерист оставил солдата заниматься перевозкой путников, а сам побежал в дом проведать усопшего. Заливаясь слезами, он потрогал окоченевшее тело старого друга и заторопился устроить все, как подобает. Прибыли помощники, с большой реки доставили гроб, приехал городской даос с ритуальными инструментами, со старой льняной ризой и большим белым петухом в руках. Он добровольно и безвозмездно пришел читать молитвы и провести другие положенные для погребения ритуалы. Люди сновали по дому, только Цуйцуй сидела на низенькой скамейке у очага и плакала.
В полдень пришел управляющий пристанью Шуньшунь в сопровождении человека, который нес на плечах мешок риса, сосуд вина и свиную ногу.
— Цуйцуй, я знаю, что твой дедушка умер, — сказал он, — но старики и должны умирать, не нужно так горевать, у тебя есть еще я.
Осмотрев все, он вернулся в город.
После обеда старика положили в гроб, и те, кто пришел помочь, вернулись домой. Остались только старый даос, кавалерист Ян и двое молодых работников, присланных Шуньшунем. До наступления сумерек даос вырезал цветы из красной и зеленой бумаги и соорудил из глины подсвечник. Когда же стемнело, на маленьком столике перед гробом зажгли девять желтых ритуальных свечей, воскурили благовония, а вокруг гроба зажгли маленькие свечки. Даос набросил на плечи свою синюю ризу и начал обряд, положенный похоронной церемонией. Он шел во главе с маленьким бумажным стягом в руках, следом за ним — скорбящая внучка покойного, а в арьергарде — кавалерист. Двое работников стояли возле очага и били в гонг. Маленькая процессия медленно двигалась вокруг гроба. Старый даос шагал с закрытыми глазами и полупел-полубормотал, умиротворяя дух усопшего. Когда он дошел до слов, что духу надлежит отправиться в западный край, в мир беспредельной радости, где круглый год благоухают цветы, старый кавалерист разбросал по гробу бумажные цветы, которые нес на деревянном подносе, — они символизировали этот самый западный край.
Обряд завершили глубокой ночью, взорвали хлопушки; свечи вот-вот должны были погаснуть. Обливаясь слезами, Цуйцуй побежала в дом разводить огонь и стряпать всем, кто ей помогал. Закончив ночную трапезу, даос бочком пристроился на кровать покойного и уснул. Оставшиеся по традиции стерегли душу возле гроба, а старый кавалерист исполнял для собравшихся погребальные песни, подыгрывая себе, как на барабане, на пустой мере для зерна. Пел про Ван Сяна[156], лежавшего на льду, пел про Хуан Сяна[157], обмахивавшего веером изголовье.
Цуйцуй, проведя весь день в слезах и хлопотах, к этому времени уже выбилась из сил и задремала, прислонившись головой к стенке гроба. Двое работников и кавалерист, поев и осушив по две чарки вина, с новыми силами загорланили похоронные песни. Цуйцуй проснулась, вспомнила, что дедушка умер, и вновь тихонько заплакала.
— Цуйцуй, Цуйцуй, не плачь, он умер, слезами его не вернешь!
Вслед за этим лысый Чэнь Сысы рассказал историю о рыдающей невесте, приправленную парой-тройкой крепких словечек, над которыми продолжительно хохотали оба работника. Снаружи залаял рыжий пес, Цуйцуй открыла дверь и вышла постоять на воздухе, прислушиваясь к стрекоту насекомых. Луна была прекрасна, на небе сияли крупные звезды, кругом стояла ласковая тишина.
«Неужели это правда? — думала Цуйцуй. — Неужели дедушка и вправду умер?»
Поняв, что девочке тоскливо, кавалерист Ян тоже вышел из дома — присмотреть за ней. Вдруг в золе еще тлеет огонь, хоть его и не видно; вдруг она осознает, что деда больше нет, да и спрыгнет с утеса или повесится, чтобы уйти вслед за ним, такое ведь может быть! Видя, что она оцепенела и не спешит возвращаться, он кашлянул и сказал:
— Цуйцуй, роса выпала, тебе не холодно?
— Не холодно.
— Такая славная погода!
С неба упала яркая звезда. Цуйцуй тихонько вскрикнула.
Тут же еще одна раскроила небосвод. На другом берегу реки заухала сова.
— Цуйцуй, — мягко сказал кавалерист, став рядом с девочкой, — иди в дом, поспи, не нужно сейчас ни о чем думать.
Цуйцуй молча вернулась к дедушкиному гробу и, присев на пол, вновь заплакала. Бдевшие в доме работники уже уснули.
Кавалерист Ян едва слышно произнес:
— Не нужно, не нужно плакать! Дедушке тоже сейчас тяжело, а у тебя глаза распухнут, горло осипнет, что в том хорошего? Послушай, я знаю, о чем дедушка волновался. Я все улажу, не
