Письма с острова - Татьяна Борисовна Бонч-Осмоловская

на ночь убирала игрушки под кровать, а днем доставала, каждый раз боясь, что кто-то потерялся в темноте, но теперь, когда папа приехал с тремя чемоданами подарков, такой худой и загорелый, что Римма-Лунн вначале его не узнала, они переехали в новый дом, из двух этажей и подвала, в ряду похожих цветных домиков, разделенных каменными дорожками, по которым катаются на велосипедах соседские дети. Римму-Лунн не интересуют всякие малыши, ведь ей уже двенадцать и у нее есть подружка Зелина. Когда тебе двенадцать, дружба, проверенная четырьмя годами, – это дружба навек, даже лучше – ведь подружка не проболтается твоей маме, что вы забирались на чердак и, болтая ногами над пропастью, смотрели на звезды. Зелина сказала, что видела падающую звезду, но, пока вы смотрели, ни одна звезда не улетела на землю с неба. Теперь они будут видеться реже – дверь на чердак вашего нового дома заперта, а ключ у мамы, глядящей из окна, да и крыша спускается к земле низкой челкой, с которой и звезды, наверно, не разглядеть. К тому же с нового года Римма-Лунн будет ходить в другую школу, так что они с Зелиной будут видеться только в гостях друг у друга, но мама обещала приглашать ее в гости почаще, если в комнате у Риммы-Лунн будет порядок. Вот Римма-Лунн и отправляется изучить досконально – нужно же знать, куда бросать всякие полезные вещи, оказавшиеся на полу, когда мама уже подходит к двери проверять порядок в твоей комнате.

Конечно, Римма-Лунн уже была здесь, она даже показывала комнату Рыжику – тот с любопытством просунул морду в проем двери, поводил белыми проволоками усов и зашел внутрь, держа хвост восклицательным знаком. Римма-Лунн вошла за ним с ворохом игрушек выше головы, едва различая, куда ступает. Мячик выкатился из ее рук под стол, и Рыжик, забыв осторожность на новом месте, рванул за игрушкой. Он исчез под креслом, зашуршал оттуда пакетами, а Римма-Лунн собрала упавших зверей и только начала показывать им новое место, как мама позвала ее мыть руки перед едой, и знакомство пришлось отложить до «после ужина». Она умяла два бутерброда с ветчиной и помидорами, разогретых в тостере, пока духовка не подключена, и рванула из кухни.

– Кис-кис-кис, – позвала девочка, открывая дверь.

Рыжик не отзывался. Это была самая необычная комната, которую ей только приходилось видеть – начать с того, что это была самая большая комната в доме, и в ней, как у себя дома, уже расположился сияюще-черный рояль, уставленный серебряными рамками с портретами композиторов в буклях седых париков. Стены оклеены обоями в изображениях переплетенных листьев, как на картинках в старинных книгах, которые Римма-Лунн брала в мамином шкафу, так что ей кажется, она, вместе со своим письменным столом, еще ждущим тетрадок, карандашей, вышивок и рисунков, ступает теперь на книжную страницу.

В деревянной раме на стене, как иллюстрация в книге, висел довольно-таки похожий портрет самой Риммы-Лунн с рыжим котом на коленях, нарисованный ее мамой. Кот, казалось, спал, но одним глазом следил за скворцом в клетке на заднем плане картины, пока Римма-Лунн читала книжку в тисненом кожаном переплете. В другой раме поезд бежал над золотинкой реки, энергично шевеля сорока коленками, в то время как темные на закатном солнце лошади, подняв от воды головы, провожали его грустными взглядами. На третьей картине был изображен аквалангист, в скафандре и круглом шлеме, за которым не видно лица. Аквалангист стоял посреди сияющего каплями солнечных ромашек поля.

Окна в сад были прикрыты занавесками воздушного шелка, чтобы солнце не мешало Римме-Лунн заниматься. Такой же занавеской, словно она маленькая, убрана кровать Риммы-Лунн в левом углу. Там же, в гостиной, или на той же странице книги, которую ей еще предстоит написать, напротив письменного стола стоят три низких кресла, обитых искрящейся песочной тканью, Римма-Лунн сама выбирала обивку. Между креслами на низком столике вырос кукольный домик, похожий на маленький дворец. Девочка проводит рукой по шершавой черепице и холодным колоннам вдоль фасада и заглядывает внутрь. За столом пьют чай куклы, одетые в шелковые платья с оборками, из-под платьев выглядывают кружевные панталоны. Куклы похожи, как сестры, но девочка отличает их по именам: одну, с челкой над слегка вздернутым носом, закрывающей пол-лица, она называет Зелина, а другую, с веснушками, смеющимся ртом и синими, как ясное небо, глазами, – Римма-Лунн, и сейчас Римма-Лунн пришла к Зелине в гости выпить чаю с пирожными. Розовый, в полосках тени, кролик разливает чай по фарфоровым чашкам с изображениями деревенского коттеджа и мельницы на фоне засиженного коровами луга. «Представляешь, – говорит Зелина, – мне недавно подарили новую шляпку и туфельки, чтобы я поехала на бал к королю Мексики. Он устроил праздник в честь героя, который облетел из пушки вокруг земли и привез дольку Луны в подарок королеве». «Конечно, дорогая, – кивает Римма-Лунн, – я тоже была на балу у короля Мексики и ела мороженое с лимонадом». «А я танцевала с космонавтом! – перебивает ее Зелина. – Он такой забавный, рыжий и в веснушках, будто обожженный на солнце». «И что он рассказывал?» – любопытствует Римма-Лунн. «Разные истории – о волшебнике и кофейной лавке, о бабочке в золотом лабиринте, о лунном зайце и о драконе в каменном подземелье». «Ах, – вздыхает Римма-Лунн, – хотела бы я побывать в гостях у человека с Луны, спросить его, как удержать воздушный шар, когда он приближается к Солнцу, и чем кормят только что вылупившегося птенца птицеящера, и что говорят дракону, когда он застал тебя с пригоршней драгоценных камней из сокровищницы?» «Не знаю», – пожимает плечами Зелина и гладит рыжего кота, спящего у нее на коленях, только усы подрагивают время от времени. Кот только что вернулся с ночной прогулки. Он уже съел порцию рыбы из белой тарелки с коровой на ободке и, утробно мурлыча в благодарность хозяйке, заснул, спрятав нос под пушистый хвост. Девочки стараются его не тревожить – говорят вполголоса и передвигаются медленно и аккуратно, как куклы, в своем новом, еще не обжитом доме. «Дорогая, ты не могла бы заварить еще чаю», – просит Зелина, и Римма-Лунн наливает в чайник холодной воды из кувшина голубой, украшенной бледными розами, эмали и ставит его на плиту. Она старается держаться подальше от раскаленной дверцы, за которой ароматно хрустит поленьями пламя. Пока вода закипает, Римма-Лунн ставит на стол эклеры с миндальным кремом и карамельной корочкой, ополаскивает в жестяном тазике заварочный чайник, украшенный, как и чашки, тихими пасторалями, и, дождавшись свиста, ошпаривает чайник кипятком и засыпает в него пахнущую