Бездна. Книга 3 - Болеслав Михайлович Маркевич

Девушка глядела все внимательнее по мере его приближения: из-под воспаленно бурой коры, покрывавшей это лицо, все яснее для нее выступали как бы знакомые ей черты. В глазах ее загорелось видимое любопытство…

Он также, и давно, узнал ее. Поравнявшись с местом, на котором стояла она у канавы, он торопливо и как бы тревожно окинул взглядом кругом и, убедясь, что, кроме их двоих, никого нет, поспешно перебежал разделявшую их ширину дороги и очутился подле нее.

– Тоня! – проговорил он глухим голосом.

– Так это ты в самом деле! – вскликнула она. – Гляжу издали, точно Володя… Что ж это за костюм? Откуда ты?

Он сурово глянул на нее:

– Долго рассказывать – и не здесь, конечно!.. Говори скорее: могу найти я у вас убежище дня на два, на три… Потом уйду опять…

– Травят, – а? – коротко выговорила она, и пренебрежительная усмешка скользнула слегка по ее алым губам.

Его передернуло.

– Отвечай на то, что спрашивают, – отрезал он, – никого у вас?

– Никого. Был Юшков с доктором, сейчас уехали.

– А чрез сад пройти – не увидят?

Она пожала равнодушно плечами.

– Не знаю, а, впрочем, кому там?

– Так идем скорее!

Он перебрался вслед за нею чрез канаву в сад.

– А что старик? – спрашивал он, шагая рядом с нею под деревьями и поминутно оглядываясь.

– Все то же.

– То же? – как бы уныло протянул он.

– От хороших привычек отставать к чему же? – отвечала она со злою усмешкой.

– По тебе вижу! – такою же усмешкой ухмыльнулся и он.

– Что по мне?

– Та же ты все!

– Какая?

– Змея, известно, – объяснил он, вскидывая плечом.

Но она не сочла нужным оскорбиться:

– По мудрости, – засмеялась она, – сравнительно с тобою и Настей, – змея, действительно!

– A Настя что, здравствует? – оживляясь вдруг, спросил он.

– Твоими молитвами, – на сцену готовится, – примолвила она, все так же смеясь.

– С ним все возится?

– Как следует… Он ведь теперь совсем без ног, – примолвила Тоня будто en passant1, – с того самого дня, как ты исчез…

Что-то словно кольнуло молодого человека под самое сердце; брови его болезненно сжались.

– Доигрался! – проговорил он сквозь зубы по адресу отца, как бы с намерением осилить занывшее в нем чувство. И тут же переменяя разговор:

– А куда вы меня поместите? – спросил он. – В комнату мою, бывшую рядом с ним, я полагаю, теперь неудобно… Да и показываться ли мне ему – не знаю, право, – промолвил он, задумавшись.

– Комнату твою теперь занимает Настя… a ты, пожалуй, можешь в ее бывшую, в мезонине, – небрежно объяснила Антонина Дмитриевна, – я тебя туда проведу и скажу Насте, она устроит как-нибудь…

– У меня, – сказал, помолчав, Володя, – давно намечено одно место в доме. В буфете, в углу за шкафом, люк есть, a под ним лесенка в пустой подвал: там вина да варенье хранились, должно быть, в пору барства… Hy, a теперь соломки охапку или сенца натаскать туда, и преотлично будет на этом царском ложе последнему из Буйносовых, – подчеркнул он со злобною иронией. – У вас все одна Мавра слугой?

– В доме одна… Кухарка и прачка на кухне живут…

– У Мавры девочка дочь… Ну, эта не выдаст – немая! – усмехнулся он. – Так я вот там поселюсь… В случае чего шкаф стоит только на люк надвинуть – и ищи меня под землей! – процедил он, кривя губы.

– A искать будут?

И она пытливо вскинула на брата свои красивые и холодные глаза.

– Ну, веди, веди! – нетерпеливо возгласил он вместо ответа, кивая на выходившее в тот же сад «черное крыльцо» дома, к которому подходили они в эту минуту.

Она, не торопясь, все с тем же пренебрежительным выражением в чертах, поднялась по ступенькам крылечка, прошла чрез пустую бывшую «девичью» и вывела брата в длинный и широкий коридор, освещенный с противоположного конца его стеклянною дверью, выходившею в «танцевальную залу», уже знакомую читателю. Прилепленная к одной из стен этого коридора крутая и почти совершенно темная лестница в два колена подымалась в мезонин, состоявший из четырех весьма просторных комнат, отделенных одна от другой тонкими дощатыми перегородками (в предположениях строителя дома, майора Фамагантова, мезонин этот должен был служить «запасною половиной», предназначавшеюся для приезда гостей или помещения «гувернанток» и «учителей»; но половина эта так и осталась не отделанною ни им, ни его приемниками). Одна лишь из этих комнат, избранная себе в жилище Антоннной Дмитриевной, имела несколько жилой вид. Она нашла средство оклеить голое дерево чистенькими обоями, обить пол дешевым серым сукном, повесила ситцевые занавеси на окна и кисейные над кроватью и велела перенести сюда, отчистить и исправить все, что нашла еще годного в мебельной рухляди дома. На стенах у нее выглядывали из золотых рам кое-какие хорошие гравюры, на столах и комодах расставлены были иные ценные bibelots2, полученные ею в дар в пору пребывания ее в Петербурге у тетки, графини Лахницкой, или поднесенные ей недавно «Ротшильдом de l’endroit», как выражался ее отец, Провом Ефремовичем Сусальцевым. Она теперь одна жила в мезонине – жила особняком, выходя из своей комнаты лишь для прогулок и изредка к обеду вниз (ей «претила» грубая кухня деревенской кухарки, и она по целым неделям иной раз питалась шоколадом, конфетами и страсбургскими пирогами из дичи и foie gras3, которые привозил ей вместе с массой новейших французских романов, буквально поглощавшихся ею за один присест, все тот же очарованный ею Сусальцев). К отцу заходила она раз в день, по утрам, когда, по выражению ее, «он был еще возможен», здравствовалась с ним, обменивалась двумя-тремя словами (он сам как бы смущался ее присутствием, ежился и помалчивал) и величественно удалялась в свой «аппартамент», где проводила целые дни за чтением Габорио, Зола4 е tutti quanti, и куда, кроме Сусальцева, которого принимала она здесь «в виде особой милости», имела доступ лишь Варюшка, дочь Мавры, немая, но шустрая девчонка лет четырнадцати, специально забранная ею себе в горничные и которую она весьма скоро отлично умела выдрессировать на эту должность.

«Непрезентабельного» брата, в его «лохмотьях и грязи», она, само собою, не сочла нужным допустить в это свое sanctum sanctorum5 и повела его прямо в отдаленнейшую от своей, выходившую на двор бывшую Настину комнату. Мебель здесь состояла из какого-то кривого стола, двух стульев и старого дивана с вылезавшею из-под прорванной покрышки его мочалой.

Молодой человек так и повалился на этот