Бесконечное землетрясение - Эван Дара

Не может, говорит он себе. Она не может оставаться неизменной.

Через сорок минут он видит первые следы прежней дороги со щебеночным покрытием. Он поднимает глаза, и вот бывший Виль-Эмиль, его обнищавшие предместья. Несколько сохранившихся металлических фонарных столбов, покосившихся и отрастивших сумасбродные проволочные прически. Невысокие груды дерева, настолько расщепленного, что брать его нет никакого смысла. Кирпичные дымовые трубы, сейчас напоминающие свои тени. Скелеты машин, опрокинутые мусорные контейнеры, подъездные дороги, зыбящиеся, как бурное море, и искрящиеся кусочками битого стекла. Ничего из камня. Кроме людей. Многие из них облачены в почерневшие тряпки, размахивают руками и неуклюже скачут, с опущенными головами идут куда-то, или возвращаются откуда-то, а впрочем, разницу определить невозможно. Люди и пыль. Ее рои и водовороты, которые просеиваются на все, при этом вечно оставаясь в воздухе. Поджаривая все вокруг до коричневатого цвета.

Он встает, влачится в город, перемещается к призракам асфальтированных дорог, избитых неустойчивыми ногами и сотрясающимися плечами. Через двадцать футов — знак «Как правильно падать» на толстом металлическом шесте. Он стандартный: буллиты и рисунки жирными линиями, иллюстрирующие, как прижимать голову к груди, складывать руки, приземляться на зад или на мышцы плеч, потом растекаться плашмя. Плюс последнее предостережение: «НЕ РАЗГИБАЙТЕСЬ».

Заметно после этого: оскудение повсюду. Широкие пустыри, где когда-то были густые заросли. Здания, от которых остались лишь следы, квадраты и прямоугольники рыжевато-желтой земли. Где когда-то банк — тень в ярком свете. Где когда-то почта — то же самое. Магазинов нет, зато взрослые мужчины сбиваются кучками в нескольких местах по углам, кивая, разговаривая поверх гула, указывая друг на друга, в промежутках между встрясками, которые сшибают их, как кегли. Кошки рассыпаются, словно полена, ныряют под перевернутые древопни или крошечные сегменты соломенных крыш, по какой-то причине брошенные и не расчлененные. Жандармов не много. В них нет смысла.

Правительственный центр стоит недалеко, его несколько больших шатрообразных сооружений напоминают военный лагерь из кинофильма. Центр окружен похожей на крепостной ров канавой глубиной десять футов, шириной восемь, ее внутренние стенки поддерживаются переработанными металлическими платформами и сетками. Во рву мокрая грязь, тени, ложки, болтающиеся веревки рваных корней, кажущиеся чувствительными, как оголенные нервы. На одном мосту, который позволяет пройти в центр, на голом дерне стоит жандарм. Он обыскивает мешки и рюкзаки, отступает и хватается за поручень, давая знак, что можно входить.

Он готовится приблизиться. Наклоняется к земле, зачерпывает грязь, заставляет себя крепко стоять на ногах. Размазывает по лицу пущую черноту, как будто испачкался при случайном падении. Камуфлирует очевидную улику. Он смотрит наверх, дышит глубоко. Идет дальше. Жандармы на сторожевых постах более бдительны, чем те, что патрулируют территорию.

Он ждет, пока жандарм особенно долго обыскивает кого-то, потом со всей возможной решимостью ступает вперед. Когда жандарм ощупывает карманы его нагрудной сумки и сует в них руки, он изворачивается и притворяется, будто смотрит на информационный стенд при входе. Он надеется, что жандарм припишет его дрожь землетрясению. Вероятно, так и происходит. Его быстро впускают.

Он еще никогда не был в Правительственном центре. Он не знает, куда идти. Многочисленные указатели, черные деревянные стрелы с напечатанными белыми буквами, не помогают. Они валяются на земле, указывая куда угодно, только не куда надо. Он отваживается сделать несколько шагов внутрь, видит большой прямоугольный знак, высящийся на двух металлических опорах. Как правильно падать.

Он продолжает путь, видит, что брезентовые стены центра поддерживаются столбами, сильно заглубленными в землю, каждый укреплен полудюжиной толстых подпорок. Пыльно-белая материя, которая наброшена поверх столбов, — крыша около шестнадцати футов высотой, поддерживается тросами и гирями. Каким-то образом стены не сильно клокочут, видимо, этому способствуют вентиляционные отверстия. Конструкции не кажутся неустойчивыми. Не выглядят и прочными.

Толчок снизу бросает его к ближайшему шатру. Он отодвигает полог, входит. Сначала он видит жандарма и ящик для денег, потом он видит остальное. Кастрюли, кресла-туалеты, поручни, печи хибати; все произведено из переработанного металла, все лежит на земле. В углу хибати отштампован призрачный профиль местного жителя, такого же как на островной пятицентовой монете. Хотя пернатый головной убор обкромсан. Потом ряды вещмешков и защитных накладок для конечностей рядом с чистым брезентом, толстыми шерстяными одеялами, удобной на вид обувью. Согласно маленьким серым ценникам, здесь все дороже, чем в распределителе. Все копошится в грязи. Он встает, замечает, что ничего бесполезного в ассортименте нет. Никакой видеоаппаратуры, подводки для глаз, мисок для хлопьев, всякого такого. Здешним покупателям, думает он, не нужно напоминать об изобилии.

Выйдя из шатра, он проходит мимо палатки с распахнутым пологом. В ней человек в наброшенной на плечи серой шубе сидит за огромным столом из полированного железа, установленном на платформе, которая поддерживается стальными опорами в виде толстых блестящих спиралей. Перед ним повалились в кучу десятки людей в рваной одежде и налокотниках, склонили головы, показывают шеи, сцепили руки узлом на груди. Все трепещут перед неостановимыми земными силами, исходящими из-под них. Он смотрит на дрожащую группу. Хочет что-то сказать. Толчок швыряет его к другому шатру.

В этом шатре он видит цветные пятна, разбросанные по земле, — лиловые, оранжевые, желтые. Он входит, оглядывает пестрый хаос, дыхание перехватывает. Почтовые открытки. Записные книжки. Брелоки для ключей, прикрепленные к крошечным хлебным деревьям из металла. Салфетки под столовые приборы. На всех предметах фотографии в насыщенных леденцовых цветах — пляжные сцены, разномастные островные домики из деревянных реек. Блестящие райские птицы, закатные горизонты. И диалоговые пузыри. Приезжайте к. Посетите! Добро пожаловать в. Твой райский остров. И, конечно, открытки со словами «Горная курица», под которыми красуется фотография большой лягушки. Он останавливается, думает, как это просто. Превратить комфорт в жестокость.

Потом он видит карты. Пять или шесть, в неровной стопке. Он идет к ним, берет одну. Морщится, взглянув на изображение бывшего пляжного ресторана на обложке. Столики, уставленные бокалами для мартини с искрящимися напитками, вдоль длинной террасы, ощетинившейся растениями в кадках. Фонарики висят гирляндами, как волшебная паутина, деревья на заднем фоне. У него снова захватывает дух. Он разворачивает четыре, шесть, восемь секций карты, колышущейся у него в руках, пытается оценить ее точность. Это трудно сделать. Он снова складывает карту, направляется к кассиру.

Показывает карту мужчине.

СОРОК ВОСЕМЬ, — говорит мужчина и фыркает. — ФЛОРИНОВ, — говорит мужчина.

СОР…!

ЦЕНА, — говорит мужчина.

Он качается на пятках. Закрывает глаза. Это непомерно много. Непомерно. Три полных дня работы. Иногда четыре. Невозможно. Необоснованно. Может быть, кассиру не нравится его жалованье, и он запускает дрожащую руку в