Четверть века назад. Книга 1 - Болеслав Михайлович Маркевич

И порази его, как будто вражий меч!

наклонился к нему, представляя, что вливает ему в ухо отраву… Клавдио-Зяблин, в избытке усердия, не дождался следующих за этим объяснительных слов Гамлета и вскочил с места с растерянным выражением на лице. Но это придало только более оживления сцене. Княжна, боясь пропустить свою реплику, крикнула совсем уже испуганным голосом: «Король встает!» Полоний, в свою очередь, позабыв о двух следующих за этим фразах Гамлета и королевы, кинулся вперед, отчаянно махая руками: «Прекратите представление! Огня, огня, огня!» И все бывшее на сцене, за исключением Гамлета и Горацио, в настоящем беспорядке, теснясь и набегая друг на друга, исчезло разом за кулисами…

Гундуров приподнялся на коленях с пола и, еще не вставая на ноги:

А! раненый олень лежит,

А лань здоровая смеется,

– начал он и, не докончив, залился истерическим, нескончаемым хохотом… Он не был в силах сдержать себя, свои донельзя возбужденные нервы… Ашанин испугался не на шутку:

– Что с тобою? довольно, Сережа, успокойся! – шептал он по-театральному, подходя к нему и не зная, что делать…

Эффект для зрителей вышел поразительный. Загремевшим «браво!» не предвиделось конца, как и этому надрывающему смеху Гамлета.

– Даже страшно! – проговорила графиня Воротынцева.

Софья Ивановна сидела, сжавшись, вся заледенелая от страха.

Один заснул, другой не спит,

И так на свете все ведется,

– договорил, справившись наконец с собою, Гундуров, поднялся на ноги и, сам не отдавая себе в этом отчета, мгновенно с высоты сцены обвел всю залу из-под сжатых бровей каким-то надменным, повелительным взглядом, как бы приглашая ее ко вниманию.

Все смолкло разом. Только граф Анисьев, чуть-чуть улыбнувшись, – промолвил мысленно:

– Mâtin! Quel air de matamore!

Представление пошло своим чередом. В ложе m-me Crébilion князя Лариона уже не было.

LX

О ты, последняя любовь,

Ты и блаженство, и безнадежность1.

Тютчев.

– Лина, Лина! – кричала, бежа за нею вдогонку по коридору с распущенным хвостом шлейфа, Ольга Акулина.

Княжна не отвечала, добралась до своей уборной и опустилась на стоявшую там кушетку, прижмурив глаза и бессильно уронив руки на колени.

Ольга вбежала за нею:

– Вам опять дурно, Лина?

– Нет, нет… сейчас пройдет… Это у меня с утра, я вам говорила… Мне не дали выспаться сегодня… Я опять немножко устала, вот и все, – говорила через силу княжна, стараясь объяснить свое изнеможение самою обыкновенною причиной.

Настоящую причину тонкая барышня знала очень хорошо, с той минуты, когда застала утром Лину с Гундуровым в комнате его тетки, но не посчитала нужным давать это понимать княжне. Она хлопотала теперь только о том, чтобы показать ей как можно более дружбы и заботы и, как выражалась она мысленно, «не насиловать, а вызывать» этим ее доверие.

– Ну, конечно, это ничего и сейчас пройдет! – поддакивала она ей. – Вы бы еще выпили fleur d’orange2, оно вам помогло пред этим.

– Не прикажете ли, я сейчас к княгининой Лукерье Ильинишне сбегаю? – предложила горничная Лины Глаша, находившаяся тут. – У них есть капли, лавровые прозываются, гораздо пользительнее супротив флердоранжа; княгиня завсегда употребляют против невров.

– Laurier cérise3, – сказала Ольга, – да, да, это очень хорошо! Сбегай, Глаша!

Глаша побежала и тут же вернулась:

– Князь Ларион Васильевич к вашему сиятельству, спрашивают, могут ли вас видеть!

– Дядя? – молвила, прибодрясь, Лина. – Проси, проси!.. Мне надо будет поговорить с ним, Ольга, – примолвила она.

– Это, значит, мне удалиться надо? – тотчас же перевела, нахмуриваясь, барышня.

– Не сердитесь, прошу вас, милая! – поспешила сказать княжна.

– Сердиться! Я! – воскликнула Ольга Елпидифоровна, тотчас же принимаясь улыбаться. – Разве я не своя у вас в доме? Можете не стесняться!

Она подобрала свой хвост и направилась к двери. Пропустив в нее входившего князя Лариона, она вышла в коридор и тут же шмыгнула в соседнюю большую общую дамскую уборную, в которой она пред этим одевалась с «пулярками» и где в эту минуту не было никого. Из маленькой уборной Лины вела туда прямо дверь, запертая теперь на замок, но сквозь которую она надеялась услышать весьма удобно разговор дяди с племянницей.

– А это не мешает на всякий случай! – решила в голове своей барышня.

– Hélène, ты больна? – первым словом сказалось, входя, у князя Лариона. И он быстрыми шагами подошел к ней.

– Нет, дядя, нет, совсем не больна, – спешно заговорила она, – а сердце немножко жмет, какие-то ноги слабые… Вы знаете, у меня и в Ницце это бывало, когда…

– Когда ты чем-нибудь душевно была расстроена! – досказал князь.

– Нет, нет, просто от движения или когда не высплюсь… И я теперь хотела просить вас об одном…

– Что такое, говори скорее?

Он придвинул к кушетке стул и сел, тревожно глядя ей в глаза.

– Вот видите, у меня там, в следующем акте, сцена сумасшествия и петь надо…

– Ну да, знаю!

– Но я боюсь… Я чувствую, у меня сил нет, я могу остаться совсем без голоса… Что же тогда?

– Не петь, не выходить, выкинуть вон совсем! – пылко вскликнул на это князь Ларион.

– Но как же сделать, дядя? Ведь это все знают, ждут, это испортит спектакль…

– Да что же дороже? – прерывая ее, почти кричал он. – Твое здоровье или этот бессмысленный спектакль, за который… за то только, что я дозволил, следовало бы меня, слепого безумца, повесить!..

– Дядя, за что же вы себя браните, – пролепетала Лина, болезненно моргая веками, – чем представление наше виновато, что у меня здоровье такое дрянное?

– Здоровье! – повторил он. И, мгновенно стихая, заговорил тихо и печально. – Hélène, что мне нестерпимо больно, это то, что я лишился всякого твоего доверия, всей твоей прежней дружбы ко мне!..

Она глядела на него, вся смущенная… Он продолжал:

– Зачем таишься от меня, для чего скрываешь?.. Неужели я тебя не знаю, неужели ты могла думать, что я не понял, не отгадал все… Здоровье? – сказала ты. – О, моя бедная! – разве я не вижу, что не физическая оболочка, а вся бедная душа твоя измучилась в продолжение этого проклятого спектакля… Я не знаю, что у вас пред этим происходило с ним, – князь каким-то судорожным движением махнул рукой, – но ведь он все время там колол, мучил, терзал тебя, не так ли?

Она не выдержала:

– Мучил, терзал! – чуть слышно повторила она и, прижав обе руки к лицу, с глухим рыданием откинулась головой в спинку кушетки.

Князь Ларион скользнул со своего стула вниз, припал