Идущая навстречу свету - Николай Ильинский

быстрее. Афанасий Фомич даже в летнюю жару, в Петровку, совал ноги в старые подшитые валенки, выходит за калитку (ворота давно в печке сожгли), садился на завалинку и смотрел на улицу. На работу уже не ходил, немочь одолевала. Не мог он выработать сто двадцать трудодней, как минимум установленных для взрослого мужчины-колхозника. Однако не каждый раз за день работы в колхозе можно было записать целый трудодень; были десятые и сотые трудодня — смотря какой вид работы выполнял. Так иногда и за неделю не получался трудодень! В конце года на эти обильно вымытые потом трудодни давали хлеб, то есть по несколько граммов зерна за трудодень. В последний год Афанасий Фомич получил четвертую часть мешка пшеницы, этот совсем не тяжелый уклунок он перекинул через плечо и принес домой, думая, как распределить это зерно на весь год, до следующей получки. Но Афанасию Фомичу еще везло — он был старый, а колхозника помоложе, если он не вырабатывал минимум трудодней, по указу от 21 февраля 1948 года могли отправить на лесоразработки куда-нибудь в Сибирь на семь лет, и то если он там, по мнению начальства, хорошо работал. И уехать труженик полей и животноводческих ферм по своей воле никуда не мог, не имел права. Удалось вырваться из тисков закона только Татьяне Крайниковой.

— Так она уехала с разрешения властей, — обсуждали нагорновцы, — за нею вон какой милиционер приехал… Подполковник!..

— А Салман — серин-мерин?…

— Да он-то как сорвался от нас?…

— Салман, та скать, татарин, он обошел закон стороной… И ушел он к себе домой, в Татарию, балакают, там Казань — большой город, — рассудил Фрол Денисович Кукин, он много читал и много знал, даже по географии. — Там Салмана не накажут! — заключил он, и ему все поверили.

— Может, там и законы другие, — посеял семена сомнения на поле юриспруденции Данила Степанович Росляков. — Нас тут, знацца, всякими налогами душат… Имеешь коровенку или не имеешь, а молока столько-то литров сдай, хоть жену подои (можешь — сливочным маслом, купи где-нибудь это масло, сдай и, знацца, налог выплачен). Кабана откормил, заколол — шкуру государству отнеси… Дерево в огороде стоит — заплати за него. И люди, знацца, из-за того вырубают сады… Нагорное без садов, как голая баба… Улицы насквозь продуваются… Как зимовать будем?…

— А бог его знает! — покачал головой Афанасий Фомич…

Зато внук его, Сашка, учился в школе на зависть всем. Сочинения писал такие, что их возили даже в райцентр показывать как образец.

— И вообще, он во всех школьных делах — затычка, — не без гордости говорил Афанасий Фомич, — весь в отца, в Александра, тот тоже был на все руки мастер, хоть в чистописании, хоть задачи какие решать… Погиб!..

Отмечали очередную годовщину Октябрьской революции. Афанасий Фомич пошел в школу на утренник, посмотреть, как будут выступать дети, и главное, его Сашка. Внук долго учил стихи наизусть. На стене в доме был пришпилен булавками и гвоздиками большой плакат на толстой бумаге. В круге, расположенном в центре плаката, был изображен крупным планом вождь всего народа Иосиф Виссарионович Сталин, а вокруг — лица тысяч людей с еле заметными глазами, носами, ртами.

— Как муравьи или пчелы вокруг матки, — чесал под мышкой Афанасий Фомич не потому, что там свербело, а от возбуждения.

И под плакатом большими буквами было написано: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек!» Влюбленными глазами Сашка смотрел на вождя, тоже важно взиравшего на него со стены и будто бы отечески требовавшего учить слова новой песни, заданные Анной Федотовной.

— Учи, — наказывал ему и дед и обещал: — Хорошо выучишь, дам денег на кино, еще раз «Клятву» поглядишь…

Ради этого как не постараться! На утреннике в школе Сашка одним из первых вышел вперед и под восхищение и одобрение учителей и пришедших в школу родителей звонким голосом прочитал не только слова песни, но и другое стихотворение — его концовка особенно, понравилась и Афанасию Фомичу, и всей аудитории:

Ведь недаром к светлым далям

В золотой счастливый век

Нас ведет товарищ Сталин —

Самый мудрый человек!

Аудиторию заполнили рукоплескания, одобрительные восклицания учителей, а у Афанасия Фомича от гордости сперло в груди. Он пытался что-то вымолвить, но не получилось — лишь промычал нечто нечленораздельное и старым, натруженным и оттого шершавым кулаком со скрюченными пальцами стал вытирать горячие слезы, набежавшие на глаза. Какой внук, какие стихи, какое счастье! Товарищу Сталину обязательно приятно икнется от такого бойкого и звонкого чтения стихов хорошего, говорят, человека — смоленского мужика Мишки Исаковского!

Возвращаясь с утренника, весьма довольный Афанасий Фомич уже дома за ужином, степенно облизав деревянную ложку от борща и мельком глянув на образа в святом углу хаты, торжественно объявил:

— Санька!.. Я как обещал, так и сделаю: дам тебе денег на «Клятву».

Внук недовольно скривил рожу и шмыгнул носом.

Киношник сказал, что теперь «Клятву» не привезет. — заявил он. — Как так?! — выставил бороду вперед дед. — А что же он привезет?… — Ах, какую-то свинарку с пастухом, а там войны совсем нет, — разочарованно ответил внук.

— Вона как, — пожал плечами дед, — в сельсовет пожалуемся…

Не помогут, — зачерпнула полную ложку борща Анисья Никоновна и, сделав трубкой губы, подула на нее. — В район ехать надо… Была бы Москва поближе, тогда бы…

— На паровозе, — стукнул кулаком по столу Афанасий Фомич.

Александру Званцову шел десятый год, еще три года, и он сможет сказать родной школе: «Прощай!».

— Как ты уже вырос! — скрывая радостную улыбку в седых усах и такого же цвета бороде, сказал Афанасий Фомич внуку, плотно приставил его спиной и белобрысой головой к притвору двери на кухню и у самой макушки, послюнявив кончик карандаша, провел очередную черту. — Вот насколько ты вымахал! — восхитился дед. — Скоро меня догонишь!.. Гляди-ка, Аниська!..

— Ты вот нс распинался бы так… Сглазишь ребенка, в свою очередь любуясь внуком и застегивая верхнюю пуговицу на его голубой рубашке, предостерегла Анисья Никоновна. — Размурлыкался тут…

— Э-э, ничего ты не понимаешь! сердито отмахнулся дед: баба де бабой и останется. — А ты, Санька, не сильно бегай на переменах по классу, а то вспотеешь и простудишься. — поправил он ту же самую пуговицу.

— Дедушка, уже весна, март! — воскликнул Саша, вырываясь из рук Афанасия Фомича.

— Ага, весна! Ты знай: мне еще в детстве в голову вдалбливали: настанет марток, надевай двое порток, не то задницу отморозишь, кашлять будешь… Беречься надо…

Жизнь продолжалась. Варвара приказала укрепить