Обагренная кровью - Николай Ильинский
Сообщение Нюрки потрясло старосту — она сразу кинулась к нему с криком:
— Там Антона убили… или ранили… Он там лежит… А Виктор погнался за летчиком, чтобы отомстить за Антоху!..
Немедленно послали подводу за полицаем. Эккерт приказал собрать жителей села. Вскоре у бывшего сельсовета уже гудела большая толпа. Эсэсовец, не доверяя старосте, сам объяснил людям, почему их собрали.
— Ваш молодой герой, как его? — обернулся он к старосте, и тот сообщил имя. — Виктор… преследует преступника в лесу… Ваш долг помочь молодому герою… Идите в лес и помогите герою и оккупационным властям поймать летчика…
Вскоре вернулась подвода с трупом Антона.
— Антону копцы! — равнодушно сообщил мужик, который привез его.
Оставалось непонятным, что случилось с Виктором и где он теперь. Антон отчетливо произносил: побежал за ним, то есть за летчиком, но ни разу не сказал: с ним. И эсэсовец подтвердил, что Виктор стал преследовать убийцу полицая. Стало быть, решили в управе, летчику каким-то образом удалось освободить связанные руки, смертельно ранить Антона, возможно, ранить и Виктора и убежать в лес. Виктор, увидев раненого двоюродного брата, бросился преследовать преступника.
— Так надо же спасать моего сына! — требовал прибежавший к управе Афанасий Фомич. — Что же ты, Свирид Кузьмич, медлишь? Посылай своих полицаев в лес…
— А сколько нас, — разводил руками староста, — раз-два и обчелся… Давайте всем селом в лес пойдем…
Пока судили да рядили, что дальше делать, в Нагорное на двух грузовиках приехали каратели, а на третьем в подмогу немцам — полицаи, собранные по пути в Красноконске и в соседних селах. Среди них оказался и Спиря. Полицаев первыми направили в лес. Добравшись до опушки, солдаты и полицаи открыли ожесточенную стрельбу по деревьям, обрывая листву и ветки с дубков, кленов, ясеней, пугая лесных птиц, которые криками наполнили чащобу. И только после стрельбы фашисты, выставив впереди себя полицаев и прикрываясь ими, вступили в лес, испуганно втягивая головы в плечи. Шли долго, обследуя каждое дерево. Один из полицаев у густого куста орешника обнаружил картуз, на котором была еще свежая кровь. Уже в селе определили, что картуз принадлежал Виктору. К ужасу Афанасия Фомича был сделан вывод: сын его отчаянно дрался с летчиком и скорее всего был убит, но вот только труп его никак не могли отыскать. Возможно, летчик его надежно спрятал с целью еще больше запутать следы своего бегства. Во всяком случае отряд карателей и полицаев возвратился в село несолоно хлебавши. Обескураженные очередной неудачей, немцы и их подручные уехали в Красноконск, а эсэсовец Эккерт, оставшийся на некоторое время в Нагорном, стал снимать с Захара Денисовича предварительный допрос, как бы сказали юристы, дознание. Для немца старик был явной загадкой. Как же он, наказанный советской властью, противник колхоза, смог пойти против оккупационных властей, поджечь немецкое имущество — хлеб и, более того, прятать у себя советского летчика, для поимки которого на ушах стояли столько времени все имеющиеся в уезде каратели?
— У нас в Германии военное положение, — говорил он Тишкову и присутствующему здесь же старосте, — за небольшую кражу расстреливают на месте даже немца, а здесь и воровство, и уничтожение имущества… Здесь за такое преступление вешают!.. Даже если бы ты, староста, украл, как это у вас называют… пучок…
— Сноп, — подсказал Свирид Кузьмич.
— Сноп… то я лично повесил бы тебя, хоть ты и староста, — холодно сказал эсэсовец. — Понял?
— Так точно, господин офицер! — вытянулся староста перед Эккертом, часто моргая и дрожа каждой жилкой своего тела. Он нисколько не сомневался: немцы не пощадили бы и его.
Допрашивая, эсэсовец утаивал от Захара Денисовича страшную весть, узнав которую, арестованный, по мысли Эккерта, замкнулся бы окончательно. Дело в том, что когда летчик, который в результате ночного налета уничтожил так много немецких солдат, в том числе штаб дивизии и высокопоставленного генерала, снова как в землю провалился, не оставив никаких следов, часть карателей во главе с унтер-офицером Носке, возвратившихся после из лесной облавы, обрушили свой гнев на землянку Тишкова. Они грубо вытолкали наружу насмерть перепуганную Акулину Игнатьевну, перевернули все вверх дном. Ничего подозрительного не обнаружили, кроме небольшого уклунка с зерном пшеницы нового урожая. Уже хотели было уезжать с места разгрома, как вдруг кому-то из карателей пришла в голову изуверская мысль взорвать эту ненавистную им, полную тараканов, клопов и мышей, нору. С этой целью солдаты оставили посреди землянки противопехотную мину и вывели подальше провод, соединив его с источником тока.
Акулина Игнатьевна сидела, сгорбившись, на траве недалеко от землянки и совершенно не понимала, что творится вокруг. Она страдала от неизвестности по поводу Захара Денисовича: где он теперь, что с ним?
— А что делать с этой цауберин? — спросил солдат, назвав старушку по-немецки ведьмой и с силой толкнув ее носком сапога в спину.
— Цауберин!.. Цауберин! — заорали солдаты, словно средневековые горожане, собравшиеся на площади, где вели на костер женщину, обвиненную в колдовстве.
По всей видимости, это сравнение женщины с нечистой силой понравилось им. Двое из них, нагло ухмыляясь, схватили Акулину Игнатьевну за руки и поволокли в землянку, платок сорвался с ее головы и седые волосы рассыпались по плечам. Ее бросили за порог землянки и плотно прикрыли дверь снаружи.
— Цауберин!..
— Сжечь ее! — продолжали, злорадно гогоча, кричать каратели.
Скривив в презрении рожу, унтер-офицер Носке наблюдал за происходящим. А когда дверь захлопнулась и ее подперли колом, чтобы не могли открыть изнутри, махнул рукой:
— Шмитке!
Солдаты разбежались по сторонам, попадали на землю, инстиктивно закрыв головы в касках руками, и только после этого Шмитке включил ток. Раздался сильный грохот, высоко в небо рванулся густой столб дыма, пепла и пыли, стекла в окнах ближайших хат зазвенели, а иные мелкими острыми крошками осыпались из рам.
Захар Денисович, естественно, не мог видеть гибели жены. После предварительного допроса в управе эсэсовцем Эккертом его отвезли в комендатуру, где с пристрастием, применяя пытку, принялись допрашивать еще раз. Захар Денисович искренне рассказал о том, как познакомился с летчиком еще до прихода немецких войск, когда около леса находился аэродром, как летчик потом принес ему сноп пшеницы с поля.
— А ты сам воровал хлеб? — спросил его палач.
Захар Денисович стушевался и впервые за время допроса покривил душой.
— Нет, — отрицательно покрутил он головой.
— Врешь! — рявкнули на него и наотмашь ударили кулаком в глаз, который тут
