Восставшая из пепла - Николай Ильинский
— Да хоть сегодня, нет, хоть сейчас… Мерзнут, ревут, не привыкли к нашему климату животные, — Конюхов явно не ожидал, что Виктор так быстро и легко согласиться с его предложением.
Так и стал лейтенант в отставке Званцов простым скотником. Вставал он чуть свет и шел в плохо утепленное помещение, затыкал в стенах углы соломой, которые за ночь выдувал ветер, сгребал большой совковой лопатой навозную жижицу и выносил ее во двор. Работал лопатой он сердито, не жалея сил, словно боролся с той нечистотой, которая проникала вместе с колючим осенним дождем во все поры жизни, отравляя день за днем, час за часом. Газеты пестрели статьями и репортажами о послевоенных трудовых победах, а он, чавкая сапогами по грязи, на лопате выносил навоз и сбрасывал его в кучу — для удобрения полей, когда наступит весна, говорил ему не раз председатель колхоза.
Сильно разогретый и вспотевший, Виктор вешал на гвоздик, вбитый в стену, верхнюю одежду и выбегал во двор на холод. Чтобы облегчить свой труд, он сделал тележку из старых колес и стал навоз вывозить. Но тоже было нелегко. К вечеру уставал невероятно. Дома от него пахло телятами и навозом. Если прежде Виктор брился ежедневно по утрам, то теперь брал бритву в руки лишь раз в неделю. Стал чаще пользоваться крепкими словечками, от чего коробило жену, мать и даже отца, который за матерным словом в карман не лез. Без ругни, все больше убеждался Виктор, в правлении не дадут даже клочка соломы для подстилки телятам, не говоря уж про корм для животных. Теперь Виктор ничем не отличался от соседских мужиков, будучи всегда в грязном плаще, в резиновых сапогах с налипшим навозом и с сучковатой палкой в руке.
Екатерина разрывалась на два двора. Оказав необходимую помощь мачехе, так в Нагорном называли свекровь, она бежала к матери, которая стала все чаще хворать, не слазить с горячих кирпичей русской печки.
— Уйду я к сестре Лидке, — говорила Аграфена Макаровна дочери, — там хата теплее и вдвоем легче время коротать…
Но Екатерина всячески противилась планам матери, она не мота представить свое существование вдали от нее.
— Не спеши, мама, скоро все как-нибудь образуется, — убеждала она мать. — Да и я… как же я без тебя?
О том, что скоро может вернуться отец, да и вернется ли вообще, Екатерина даже не думала. Он остался для нее неутихающей головной болью. Иногда надеялась, но сама не понимала на что.
Жизнь ее усугублялась еще и тем, что Виктор все чаще стал приходить домой с запахом спиртного, он даже стал курить, хотя это ему было совершенно противопоказано. До ранения, как признавался он сам, лишь иногда баловался приятно пахнущими папиросами. Когда солдаты батареи густо дымили, то и ему хотелось откусить кончик сигареты, если не было папирос, и глубоко вдохнуть дурманящий дым. А зимой, в морозные дни, курево, казалось, даже согревало, если не тело, то хотя бы душу. После ранения врачи категорически запретили ему даже думать о папиросах, с легкими и так не все в порядке. А теперь он стал пользоваться страшно вонючими цигарками, наполненными крупно нарезанной махоркой или дешевыми сигаретами, которые в достатке имелись на полках вновь открытого нагорновского кооперативного магазина, где кроме серых, вонючих кусков хозяйственного мыла, спичек, соли, керосина да сигарет, ничего не было. Однажды Виктор пришел домой в стельку пьяным, еле держался на ногах, но веселый, радостный.
— Знаешь, Катя, а жизнь не такая уж и плохая, — заявил он с порога. — Бычки и телочки мои растут, правда, слабо, кормов мало, да и те, что даем, курам на смех… От соломы какой же будет привес?… Но мы все равно не сдаемся!
— Не сдавайся, — ворчала Екатерина, стаскивая с него сапоги, снимая с плеч одежду и укладывая спать.
— А председатель наш, знаешь, к кому стал заглядывать? — хихикнул он.
— К Зинке, — ответила Екатерина. — А ты ревнуешь, да?
— Да ты что! К этой потаскухе…
— А сам, — обиженно сказала Екатерина, — совести у тебя нет…
— Прости, Катя, но я сам не понимаю, как это тогда случилось…
— Ну, и больше ни слова о ней!
— Слушаюсь, товарищ генерал! — хотел стоя отрапортовать жене Виктор, но не удержался и повалился на кровать.
Вино, водка и после работы и во время нее все больше входили в привычку Виктора, и Екатерина тайком от него сходила к отцу Серафиму с просьбой усовестить мужа, других он, даже председателя колхоза, в грош не ставил: и не послушает, и матом окрестит. Священник сокрушенно качал головой и обещал как-нибудь заглянуть к ним или позвать к себе Виктора. Зайти не смог или не захотел, а виновника семейных неурядиц позвал к себе на огонек, припас для этого бутылку нормальной водки с заводской маркой.
— А где царский напиток? — были первыми словами Виктора, когда он вошел в дом отца Серафима. — Не вижу на столе кагора!
— Зачем вино, оно на печень влияет, цирроз — священник ожидал, что Виктор сразу же попросит именно вина. — А если мы по сто граммов фронтовых, как солдаты перед наступлением?
— Я — за! — поднял обе руки обрадованный гость. — Кто бы против, только не я… Грешить я стал этим делом, отец Серафим… Только когда выпью, задурманю мозги, приходит душевное равновесие, все забывается, жизнь розовеет… Ей-богу!
— При чем тут Бог, не гневи Господа, Виктор Афанасьевич, — пожурил его священник, — не упоминай Бога всуе…
— Это как при чем Бог? Сам Иисус Христос пил вино, он даже воду на одной свадьбе в вино превратил и не раз говорил апостолам: кровь, дескать, моя — вино!
— Вижу, вижу — начитался? — успокоил его священник, наливая в небольшие стаканчики водку.
— Ну что это, отец Серафим? — умоляющим тоном заметил Виктор. — Это же курице на один глоток, а у меня горло широкое, луженое… Как гаркну на Конюхова, так он сразу же в кусты?… Неужели у вас граненых стаканов, наших, маленковских не найдется? — в то время в обиход вошла привычка граненые стакана называть маленковскими, по имени видного партийного деятеля Георгия Маленкова.
— Я же обещал — сто фронтовых? — твердо ответил священник. — Вот ты упомянул о грехе, грешен, мол, я… Но сначала давай выпьем, — поднял он свою стопку, заметив, что Виктор как загипнотизированный смотрит на водку. — Так вот, — продолжал
