Потерянная эпопея - Алис Зенитер

Брат и сестра приступают после чтения к изложению текста, жесткому, но приемлемому. Они говорят о великодушии Арлекина, его способности к прощению, о диалоге на равных, звучащем в построении фраз, сталкивающих Ификрата и его слугу.

– Есть ты, и есть я,– говорит девочка,– должно быть, нечасто случается, чтобы слуга успел обзавестись своим «я».

Тасс перебивает ее:

– Вы хотите сказать «имел право»?

Девочка слегка пожимает плечами, как будто это одно и то же.

– Почему, как вы думаете, Мариво написал такую развязку? Почему они снова обменялись одеждой? Почему вернулись к исходному положению?

Ответ, которого ждет Тасс, касается консерватизма Мариво, скрытого за изложенными великими идеалами: консерватизма буржуазии, которая многое потеряет, если бедные реально займут место сильных, консерватизма театров, где его пьесы играются и всегда подвержены цензуре, консерватизма самой формы, комедии с условным концом. Но мальчик с крестом, раскачиваясь, бормочет, что он не знает, что думать, а в общем, ето… если он правильно понял, Мариво зависит от аристократов, чтобы писать и чтобы его играли, у него тоже есть хозяева, он вынужден верить, что они добрые, верить, что они держат свои обещания. Подросток щурит глаза, размышляя вслух. У него длинные черные изогнутые ресницы.

– Почему «вынужден верить»? – спрашивает Тасс.

– Иначе ему было бы слишком больно, его жизнь стала бы слишком хрупкой, а он пишет утопии не для того, чтобы сделать себе больно, вы сами сказали, он пишет, чтобы мечтать, ну ето… его утопия – что богатые люди держат слово, что им есть что делать с такими людьми, как он.

Он грустно улыбается Тасс.

– Мне его немного жаль,– говорит он.

Удивленная, Тасс просит его развить мысль, но после короткой паузы слово берет его сестра, ей, говорит она, конечно же, жаль, что мечта так мала, в то время как он мог бы создать что угодно на этом вымышленном острове. У нее та же улыбка, что у брата, меланхоличная смесь теней и ямочек.

Когда урок кончается, Тасс смотрит в свой журнал, чтобы узнать имена близнецов. На черно-белых фотографиях дурного качества лица запечатлены в контрастах немецких экспрессионистских фильмов, темная кожа канаков отливает базальтом. Его зовут Селестен, ее – Пенелопа. Как будто продолжается пьеса Мариво.

На деревья во дворе каждое утро прилетает бюльбюль. Он красив со своим красным брюшком, взъерошенной угольно-черной головкой и белым пятнышком, поблескивающим на спинке, когда он взлетает, развернув крылья полукругом. Красивый и глупый, донельзя агрессивный ко всем другим видам. Он порхает с дерева на дерево, и остальные птицы взмывают от него с паническим шелестом. И садится-то всего на несколько секунд, не то чтобы он особо любил это дерево, эту ветку – просто не дает занять ее другим.

Он красив, и ему нечего здесь делать – не только во дворе, где он отвлекает Тасс, но и вообще на Большой земле. Афишки, вывешенные там и сям вдоль дорог и вокруг природных парков, регулярно об этом напоминают. Эта птица – захватчик. Она уроженка Юго-Восточной Азии. Тасс не знает, верно ли выражение «инвазивный вид», ведь по факту птица ничего не завоевывает, не желает никакой экспансии своей территории. Люди завезли их в клетках несколько десятилетий назад, в декоративных целях, и, конечно, в какой-то момент что-то пошло не так (ничего удивительного, Тасс видела «Парк Юрского периода», живое всегда пробьет себе дорогу). Бюльбюль не захотел быть только украшением, он улетел, расселился, размножился. В этот момент он захватил территорию, да, но вынужденно. Существует ли законное вторжение, как существует законная оборона? Это на колонизатора смотрит Тасс, наблюдая, как он раскрывает крылышки, или на жертву, или на то и другое вместе?

Птица улетает, и глаза Тасс возвращаются к человеческим масштабам. Прозвенел звонок на перемену, ученики высыпают во двор гроздьями разных размеров. Некоторые выбегают на тротуар перед лицеем, чтобы закурить сигарету, но их немного. Курильщиков явно меньше, чем когда Тасс была подростком. Это становится делом старичья, запахом бумера. Класс Селестена и Пенелопы возвращается со стадиона, где учеников заставляют бегать рысцой, несмотря на жару, как пони на манеже. Брат и сестра одеты в цветные шорты одинакового покроя и поношенные футболки. Как в первый раз, когда она их увидела, мозг Тасс буксует перед слишком одинаковой двойной информацией, которую ей передают глаза. Он пытается соединить два силуэта в один, потом, поняв, что их реально два, придает им особую суть. Процесс исключительно быстрый, но от него болит голова.

После изложения по Мариво Тасс, кажется, способна вычленить близнецов каждый раз, когда они оказываются в одном пространстве с ней. Она фиксирует их присутствие, даже не видя их, краем глаза, среди групп, подвижных или сидящих на одной из серых скамеек во дворе. Их одно тело на двоих вспыхивает протуберанцем в ее поле зрения, исподволь давая сигнал тревоги. После уроков, когда другие подростки отправляются веселой компанией в соседний супермаркет или гуртуются вокруг скутера, Селестен и Пенелопа натягивают на головы капюшоны толстовок, которые обычно не надевают – те так и болтаются за спиной,– и уходят большими шагами к морю или к башням.

Тасс же возвращается в квартиру с мыслью, что вот и еще на один день ей удалось создать иллюзию, притвориться их учителем. Она не знает, чувствует ли от этого глубокое удовлетворение или еще более глубокую неловкость, думая, что система образования позволяет ей играть роль, никогда не контролируя ее уровня. Страх, что ее самозванство обнаружат, мешает ей разделить с лучше образованными коллегами терзающие ее вопросы. Интернет отвечает на самые технические: о построении урока, об идеальной продолжительности того или иного вида деятельности, о текстах, способных заинтересовать ту или иную категорию учеников, но у Тасс есть вопросы, ответов на которые нет ни на каком сайте и ни на каком форуме. Как не разволноваться от лиц учеников, например? Или хотя бы от одного лица. Она находит Селестена красивым, чарующей красотой, с его серьезным лицом и фантазийной подвеской. Красивые люди – аристократия, она от них мгновенно глупеет. Ей хочется извиниться за беспокойство, уйти пятясь, пусть они остаются в своем углу, они, красивые. Ей трудно преподать ему что бы то ни было, потому что он, с его красотой, как ей кажется, ни в чем не нуждается. А между тем, он и его