Потерянная эпопея - Алис Зенитер
Она хотела бы поговорить об этом с кем-нибудь, спросить советов: как вести себя в присутствии ученика, который слишком красив? Надо ли прекратить на него смотреть? Но молчит, зная, что навлечет сомнительные толкования. Лори обидно хихикнет, Уильям, ее коллега-математик, отведет глаза. Тасс не хочет, чтобы ее заподозрили в мечтах о связи с этим мальчиком, она хочет знать, что ей сделать, чтобы включить его в остальной класс, ибо он кажется ей несоизмеримо выше. В учительской ее коллеги, конечно, обсуждают подобные проблемы, речь идет о болтуне, скандалисте, соне, тихоне, но никогда – о красивых учениках. Не может же быть, чтобы у нее одной была эта проблема, правда? Возможно, ей надо задать вопрос обтекаемо:
– Вас когда-нибудь отвлекало лицо ученика? У меня есть ученик, от лица которого я теряю нить.
Она смотрит в точку на дальней стене, чтобы не было заметно, чтобы Селестен не почувствовал себя липким. Она возненавидела бы себя, вызвав в нем такое чувство.
Когда Тасс училась в выпускном классе, за ней ухлестывал один из учителей, мужчина лет сорока, который преподавал историю очень тихим голосом, временами почти неслышным. Его манера смотреть на нее делала ее такой грязной, что ей необходимо было пойти поплавать после уроков, ощутить, как соль пощипывает кожу. Иногда она терла себя пригоршнями песка.
– Вы исключительная, мадемуазель Арески.
После долгих минут в воде ей удавалось смыть липкое ощущение. Но не воспоминание о его первых комплиментах, о том, как она тогда гордилась.
– Вы проявляете поразительную зрелость.
И эта гордость жила в ней долго. Недели. Месяцы. Гордость без всякого труда сосуществовала со стыдом, ей все было нипочем. Тасс выпила кофе со своим учителем в заведении на диво безобразном, где никто не мог их заметить.
– О чем вы мечтаете, мадемуазель Арески? Каковы ваши глубинные желания?
Она отвечала, взвешивая каждое слово. Сочти он ее тогда интересной, она бы не устояла. Если бы не увидела, как он целует женщину с красными волосами однажды субботним вечером на променаде,– то, возможно, продолжала бы слушать и чувствовать себя особенной.
– Как бы мне хотелось увидеть, кем вы станете, наблюдать за вашим расцветом.
В ту пору это шокировало ее меньше, чем сегодня, потому что она уже считала себя женщиной. Начав преподавать, она была моложе, чем был тогда этот учитель, и это стало очевидностью для нее с первого дня: перед ней – дети, и эти дети – ее ученики. Фразы стали грязнее, чем когда бы то ни было. Ни солью, ни песком их не смыть.
Апрель
НВБ зависла на телефоне в ожидании, когда телефонистка на радио примет ее звонок. Она не может положить аппарат, потому что функция громкой связи давно не работает. Один из младших братьев дал ей его несколько месяцев назад. Он взял его в одном доме по наводке и не хотел, чтобы Ручей об этом знал, потому что украсть телефон – это мелкое правонарушение, а не эмпатия насилия. На этот раз прощаю, сказала НВБ, дай телефон. Теперь она пытается удержать телефон, зажав его между ухом и плечом, чтобы продолжать садовничать, и нервничает.
У НВБ номер 53, но номера идут не по порядку. Ведущая вдруг объявляет восьмидесятый или семьдесят второй, потом пятидесятый. Перескакивает. Радио посвящает часть утра объявлениям частных лиц. Два часа люди звонят, сообщают, что у них есть на продажу и свой номер телефона. Все очень просто. Они говорят: я продаю фламбуаяны, машину без мотора, мотор без машины, фаршированные перцы, два кубометра книг о гомеопатии, конуру для собаки, которую сделал сам, но собаке она не нравится, коробку для инструментов с отвертками и насадками, оружейный шкаф, медицинскую кровать. За некоторыми из этих объявлений трагедии (мужчине с конурой очень грустно оттого, что собака предпочитает спать на улице), разрывы и расставания, другие полны надежд если не на человечество, то по крайней мере на соседей, и это греет сердце, говорит ведущая. Назвав свое имя и дав более или менее сжатое описание товара, люди добавляют еще несколько подробностей. Они говорят: торг уместен, но в разумных пределах. Они говорят: я на Соленой реке, на Мон-Дор, я в Пуме, в Бурае, на Лифу. И ведущая записывает все в тетрадку, потому что во второй части передачи много заинтересованных людей звонят и не успели записать номер.
Сегодня утром НВБ вышла пересадить ананасы: сейчас они слишком близко к ее хижине и привлекают комаров. Она воспользовалась тем, что Малыша нет дома, он в школе, хотя всегда слишком жарко работать в те часы, когда он там. Она почти не слышала радио, хотя соседи слушают его на полную громкость. Обе руки перепачканы землей, а время идет. Ей всегда нравится работать в саду, она сгибает и разгибает свое длинное мускулистое тело, крутит лопату над головой, втыкает железо в твердую землю. Большинство женщин, которых она знает, округлились под слишком широкими цветастыми платьями, родив детей, а их ноги и руки укоротились и стали почти неуклюжими. Они сохранили силу только в ладонях. НВБ так и не смогла стать выгнутой, как все, разве что чуть поплотнела, но ее руки по-прежнему длинные, а плечи – гибкие. Она создана, чтобы работать в саду, на своем склоне холма, где внизу плещется море. И не скажешь отсюда, что Нумеа прямо по ту сторону. Здесь могли бы быть джунгли, могло бы быть племя; здесь она живет, хотя участок ей не принадлежит. Власти говорят «сквот» или «незаконно занятые», ассоциации, защищающие эти жилища, говорят «спонтанное жилье», НВБ и ее сын говорят «дом». Большая красивая хижина для них двоих, задний двор, маленький сарайчик для садовых инструментов и садовый участок. Все это надо было построить, возделать, украсить, все требует постоянного ухода. Когда мэрия сообщает, что хочет закрыть тот или иной сквот, народные избранники говорят только о проблемах чистоты и нездоровых условиях. Они никогда не говорят, как красивы эти жилища, как умелы живущие в них сообщества. Невзирая на угрозы закрытия, НВБ предпочитает растить Малыша здесь, а не в квартире, как ДоУс. Ее сын не будет пацаном из Вавилона, знающим только бетон и не умеющим ни сажать,
