Восставшая из пепла - Николай Ильинский
II
Несмотря на знойное лето, на поток с утра до вечера испепеляющих солнечных лучей, плакучая ива сохранила свежесть своей бархатной изумрудной листвы. Ее тонкие, длинные, гибкие ветви почти касались земли и воды. Ива росла на самой кромке бережка Тихоструйки и частью своих корней выходила к самой реке, к постоянно влажной почве, откуда и черпала животворные соки. К этой иве любил приезжать в свободное от работы время Пантелеймон Жигалкин. Лучше всего снимал он усталость здесь в обеденный перерыв. Окунется в сильно обмелевшей, но все же в чистой и прохладной речке — и в тень под иву, на нежную травку, которая также блаженствовала под укрытием густых и длинных кос ивы. Жигалкин работал теперь вторым секретарем райкома партии. На пути к первому карьера его всегда внезапно обрывалась: то заметности ему недоставало, то по возрасту не подходил, то не очень хорошо и глубоко ориентировался в сельском хозяйстве района, который был аграрным, то методы работы его признавались устаревшими. И тут уж никакие заслуги его в гражданскую войну не помогали.
Еще можно было бы понежиться в тени ивы, но подъехал его шофер и сообщил о том, что в район приехал Морозов.
— A-а! Обкомовский бюрократ! — засмеялся Жигалкин. — А что же он без дождя к нам явился?
— И не в райком сразу направился, а почему-то к Демину — прошептал шофер и, озираясь по сторонам, добавил: — Подозрительно, Пантелеймон Кондратьевич… Сразу к кагебисту!
— Мне это тоже не нравится! — Жигалкин подхватился с места, стал одеваться, а шофер в этот момент успел сбросить с себя рубаху, штаны и плюхнуться в воду.
Как ни есть, а Морозов по-прежнему для Пантелеймона начальство высокое. Но не из страха, а из-за давнего знакомства он относился к Юрию Федоровичу с определенной долей уважения, хотя в душе и недолюбливал Морозова: считал его слишком мягкотелым, особенно в работе с кадрами — вместо того чтобы ударить кулаком по столу, рассусолится, начинает уговаривать… А теперь почему-то сразу пошел к Демину — зачем ему госбезопасность? Раньше Морозов Круподерова не очень жаловал и, вне всякого сомнения, много сделал, чтобы из района убрали Гария Вацлавовича, говорят, даже срок не дали выслужить, на пенсию отправили. Правда, иные утверждали, что его, наоборот, повысили в должности, а третьи несли несуразное, вплоть до того, что Круподерова… вообще… За этим «вообще» Жигалкин видел вековечные сосны и кедры в сибирской тайге, колючую проволоку, длинные бараки и часовых с овчарками на поводках и даже страшно подумать, что еще….. Да мало ли что могло быть с неугодным властям и, главное, партии человеком! Вместо Круподерова в район прислали Демина Валерия Ильича, работника, по характеру и жизненному опыту представлявшего полную противоположность своему предшественнику. Но главное превосходство Демина над Круподеровым, по мнению Жигалкина, то, что Демин свой, уроженец Красноконского района. У Жигалкина с ним никак не налаживались доверительные отношения. Он не мог к нему запросто прийти, как бывало, к Круподерову, рассесться у стола и побеседовать просто так. Демин без слов указал на ему принадлежащее по обязанностям место, а дальше — не высовываться, лишнее, не обоснованное ничем, не говорить. И вот теперь Морозов у этого человека! Неужели в обкоме увидели падающую на кого-то в районе подозрительную тень и решили разобраться? «Ну, что ж, обком высоко, а с высоты оно виднее», — подумал Жигалкин, входя в здание райкома партии.
Почти до вечера ждал он в райкоме Морозова, авось заглянет по старой дружбе! Несколько раз перекладывал он на своем столе с места на место бумаги с бесполезными резолюциями и подписями, ждал телефонного звонка или шагов за дверью. Рабочий день уже подходил к концу, зной спадал, на улице райцентра больше стало появляться людей, у входа в кинотеатр зазвенели детские голоса, ребятня опять собралась посмотреть старый, довоенный фильм. «Да, да, — вспомнил Жигалкин, — показывают «Кощея Бессмертного»!.. Для райкомовцев рабочий день нередко продолжался и до полуночи, и к этому Жигалкин привык, тем более что он и был один и никто не мог упрекнуть его, что он ходит на досветки к девкам, и ему даже больше нравилось находиться в райкоме, чем в пустых углах дома, коротать время в одиночестве. После гибели жены Лидии Серафимовны он так и не женился, не хотел, как он выражался, надевать на шею новый хомут. Жигалкин уже собирался покинуть кабинет, как внезапно за дверью все же шаги послышались и на пороге появился улыбающийся Морозов.
— Юрий Федорович, какими ветрами в наши края! — широко расставил руки Жигалкин.
— Сухими, Пантелеймон Кондратьевич, сухими, дождя в кармане, к сожалению, не привез…
— Я знал наяву, что ты здесь, ждал, думал минуешь мою обитель, — крепко и долго тряс он руку Морозова. — Нет, не забыл старого коня!
— Дела, Пантелеймон Кондратьевич, дела, — несколько извиняющимся голосом ответил Юрий Федорович. — Вот надо бы в Нагорное скакануть, да уж вечер… Придется завтра.
— Дела, Юрий Федорович, конечно, в первую голову… Садись! — предложил он место у стола. — Посидим, кокалякаем, сколько времени уже не виделись… Рассказывай, что там новенького в обкоме, как будем выкручиваться из этого, наяву, проклятого суховея? Что он натворил, хуже оккупантов!.. Кстати, а что за спешка в Нагорное? — вдруг, как мяч, подбросил вопрос Жигалкин, который все время мучил его.
— Я мог бы и не ехать туда, если бы до сих пор работал в Красноконске, а вызвал бы сюда Званцова — и все, — Морозов пожал плечами. — А из обкома не всякий раз сюда приедешь и вызывать туда человека — далековато. Мне лично нужно встретиться со Званцовым! Лично, Пантелеймон Кондратьевич!..
— Объясни, коль уж начал…
— Что объяснять — поехать и сказать: прости нас, Виктор Афанасьевич, — с горечью в голосе произнес Морозов и, видя, что Жигалкин ничего не понимает или прикидывается непонятливым, за ним такое водится, продолжал: — Ошиблись мы, Пантелеймон, грубо ошиблись, когда отбирали у него партийный билет… Званцов-то ведь правду говорил!
И Морозов подробно рассказал о своей поездке в Антоновку, о встрече с немым Семкой, перезахоронении летчика Привалова. Жигалкин слушал его нервно, часто кашлял в кулак, маленькими глотками отпивал из стакана воду. А когда Морозов закончил рассказ, он ехидно усмехнулся.
— Нашли свидетеля — немого Семку!
— А останки погибшего летчика?
— Да мало их, этих… останков! — резко махнул Жигалкин.
— А документы на Привалова Алексея Ивановича, летчика?
