Том 4. Счастливая Москва - Андрей Платонович Платонов
Закупив керосин, скрипач направился обратно домой по свежему тающему снегу. Два мальчика стояли в воротах старого жилого дома, и один из них сказал музыканту:
– Дядя, купи у нас птицу… Нам на кино не хватает! Скрипач остановился.
– Давай, – сказал он. – А где вы ее взяли?
– Она сама с неба на камни упала, – ответил мальчик и подал птицу музыканту в двух сложенных горстях.
Птица, наверно, была мертвая. Старик положил ее в карман, уплатил мальчику двадцать копеек и пошел дальше.
Дома музыкант вынул птичку из кармана на свет. Седой воробей лежал у него в руке; глаза его были закрыты, ножки беспомощно согнулись, и одно крыло висело без силы. Нельзя понять, обмер ли воробей на время или навечно. На всякий случай старик положил воробья себе за пазуху под ночную рубашку – к утру он либо отогреется, либо никогда более не проснется.
Напившись чаю, музыкант бережно лег спать на бок, не желая повредить воробья.
Вскоре старик задремал, но сразу же проснулся: воробей пошевелился у него под рубашкой и клевнул его в тело. «Живой! – подумал старый человек. – Значит, сердце его отошло от смерти!» – и он вынул воробья из теплоты под своею рубашкой.
Музыкант положил ожившую птичку на ночлег к черепахе. Она спала в коробке, – там лежала вата, там воробью будет мягко.
На рассвете старик окончательно проснулся и посмотрел, что делает воробей у черепахи.
Воробей лежал на вате тонкими ножками кверху, а черепаха, вытянув шею, смотрела на него добрыми, терпеливыми глазами. Воробей умер и забыл навсегда, что он был на свете.
Вечером старый музыкант не пошел на Тверской бульвар. Он вынул скрипку из футляра и начал играть нежную счастливую музыку. Черепаха вышла на середину комнаты и стала кротко слушать его одна. Но в музыке недоставало чего-то для полного утешения горюющего сердца старика. Тогда он положил скрипку на место и заплакал.
Старик и старуха*
Муж и жена прожили жизнь и постарели. Старик стал получать пенсию и заниматься домашним хозяйством; но дела было мало – поэтому пенсионер часто сидел у окна и смотрел на улицу, кто там прошел пеший, кто проехал и что в погоде на небе случилось. Город, где прожили свой век муж и жена, был невелик, от Ленинграда он лежал за тысячу километров и носил старинное название Крест. Но раз в месяц из Ленинграда приходило письмо. И в те дни, когда письму уже пора была прийти, пенсионер каждые полчаса выглядывал за калитку – не идет ли там почтальон: а вдруг он заболел или потерял письмо, либо стал на пенсию как пожилой человек, а новый почтальон с делом не освоился! Наконец письмо приносил прежний, старый почтальон; пенсионер давал ему в благодарность одну папиросу (он сам не курил, но покупал пачку для угощения посторонних, и ему хватало этой пачки на полгода), затем пенсионер надевал очки и читал вслух жене-старухе письмо от сына. Сын уже пятнадцать лет жил в Ленинграде, у него была своя семья, своя нужда и забота. Он писал обыкновенно, что живет ничего, теперь лучше, чем прежде, и скоро, как справится с делами, приедет к родителям в Крест. Но сын уже шесть лет обещал приехать, а все нет его: может быть, служба у него была слишком серьезная, что не позволяла отлучиться, а может, семейство боялось соскучиться по нем, когда он уедет, – жена и четверо детей, сын подробно не описывал.
Мать, слушая письмо, плакала немного, выбирая каждую слезу из глаз концом головного платка, а пенсионер, читая письмо, по привычке считал слезы жены и под конец говорил, сколько их вышло.
– Восемнадцать штук, – говорил он, складывая письмо. – Да, проходит наша жизнь…
Затем пенсионер-старик доставал неиспользованную книгу сдаточных ведомостей – он служил последние годы кладовщиком на складе потребсоюза – и писал на чистой ведомости ответ сыну. «Пиши нам чаще, а то нам скучно, мать плачет по тебе, а я тоскую, хотя и терплю», – обыкновенно кончал старый человек свое письмо. Но следующее письмо от сына опять приходило не ранее как через месяц.
Вечером муж и жена рано ложились спать, чтобы время проходило скорее. Однако сон не сразу являлся к ним. Они лежали рядом и вспоминали прошедшую жизнь, как все было страшно, мучительно, хорошо и интересно. Жена пенсионера когда-то была красивой девушкой, она училась в прогимназии, умела танцевать, увлекалась молодыми людьми, затем влюбилась навсегда в этого человека, который покоится сейчас рядом с ней и стал уже ветхим, маломощным от старости, но все еще милым, привычным и дорогим.
Старуха держала мужа за руку и говорила ему:
– Как бы я хотела встретить еще раз такого же, каким был ты – живой, увлекательный, искренний, такой первобытный! И сама бы я еще побыла молодой: я бы опять сначала влюбилась в тебя, пожила немного и потом умерла… Больше мне уж ничего не надо!
– Ну едва ли ты потом бы умерла! – отвечал жене старик.
– Нет, правда, умерла бы, – говорила старуха. – Я уже два раза видела бы свое счастье: в первый раз я поспешила и не упомнила его, а во второй – спохватилась бы…
– А после второго раза тебе бы и третий захотелось! – сказал пенсионер. – Лучше не надо. Одно счастье прожила – и ладно, повторять старое нечего… Теперь на свете новый мир люди строят! Пока мы не умерли с тобой, нам надо не слабеть и подтягиваться, а обниматься не к чему – нарожаешь еще слабосильных рахитов от меня, и будут они с малолетства у государства на пенсии: на них никаких урожаев, никакого стахановства не хватит! А другие расходы – новые школы, оборона, театры, бани, книги учебные, новые магазины: ты подумай, сколько тут денег надо, – чего тут хватит!
– А может – хватит? – кротко спросила жена.
– Чего тебе хватит? – сурово произнес муж-пенсионер.
– Денег на маленьких детей, если б я их сызнова рожать начала, – ответила старуха.
Старик подумал и решил:
– Да ведь худощавым вырастет – я человек не могучий, ты тоже на нет пошла. Если б хороший гражданин получился, а то – вряд ли!
