Том 4. Счастливая Москва - Андрей Платонович Платонов
– Пускай лучше не надо, – сказал пенсионер и повернулся на бок, на сон грядущий.
Жена его заскучала; она стала говорить, что если б люди не рожали, потому что они старые или потому, что они бедные, или оттого, что настроения у них нету, то давно все умерли бы и никого не было бы, росли бы одни травы с деревьями и ползали ящерицы; далее она шептала про себя, уже в ожесточении, что нечего ждать другого времени, богатства или особого счастья, – надо жить, рожать, терпеть и радоваться теперь же, когда нужно, а то ничего не дождешься и зря проживешь свой век. Но ее муж-старик уже спал, и, вздохнув, старуха тоже уснула одна в отчуждении.
Наутро пенсионер сел к столу и задумался. Старуха его, ворча на мужа и упрекая его в недостатках характера, убирала горницу и кухню. Она каждый день занималась критикой своего мужа, а потом вскоре забывала, за что его не любила, но это ежедневное недовольство заменяло ей общественную жизнь. Пенсионер обыкновенно молчал в ответ на эту активность своей жены, потому что он еще помнил, насколько общая жизнь велика и интересна, и то, что одна женщина волнуется, – беда небольшая…
К вечеру, при лампе, старик разложил на столе весь архив своей служебной, истекшей жизни: трудовые списки, справки, гражданские и воинские документы, похвальные грамоты, анкеты, копии командировочных удостоверений, доклады высшим инстанциям – всю летопись многолетнего труда… Пенсионер молча склонился над своими документами и ушел мыслью в воспоминания. Он переживал все снова – иногда улыбался, иногда делался печальным, шептал даты, имена исчезнувших сослуживцев и руководящих лиц, наименования уже давно переименованных теперь учреждений, разглаживал ветшающую бумагу, любовался на какой-нибудь угловой штамп, – этот минувший мир все еще был для старика незабвенным.
Жена-старуха не мешала ему некоторое время; она штопала паголенок и лишь изредка поглядывала на мужа – пусть его сердце утешится по-пустому.
Начитавшись документов, пенсионер подошел к зеркалу, внимательно осмотрел свое лицо и даже погладил его по щекам. Он, в сущности, был еще не так стар, кожа на щеках сохраняла румянец, а общее выражение физиономии было довольным и почти миловидным. Старик догадывался, почему у него наружность и все тело плошают медленней, чем нужно бы. В молодости он работал коридорным в городской гостинице, затем конторщиком у железнодорожного весовщика, артельщиком в артели с ограниченной ответственностью, приказчиком, агентом по страхованию имущества от огня, кладовщиком, браковщиком в овощехранилище, опять кладовщиком и так далее. Пенсионер провел жизнь не в тягости, а в суете, поэтому здоровье его не ушло. От зеркала старик опять обратился к документам. Но здесь жена его подошла к столу и смешала руками все бумаги.
– Чего ты на них глядишь? Ты на меня гляди, ты со мной думай и говори, а не с ними! – сказала старуха в сердечном ожесточении.
Муж покорился. Он осторожно собрал документы обратно в папку и спрятал ее в сундук. В том же сундуке он нашел старую, забытую книжку и кротко стал читать ее, полагая, что жена не будет обижаться на книжное чтение. В той книге вкратце было написано, что человек произошел от обезьяны. «Неужели?» – испугался пенсионер и вторично обратился к зеркалу, чтобы проверить, насколько это правда. Он не знал раньше, кто его дальние родоначальники, ему не приходилось читать про них.
– Ты что опять в зеркало уставился? – спросила жена. – Нечего там себя рассматривать, я тебя давно разглядела.
– Я гляжу, правда или нет, что люди от обезьянки произошли – это в книге написано, я ни при чем!
– Зачем ты все читаешь, ты бы у меня спросил – от кого ты произошел! Я бы тебе сразу сказала, что ты от обезьянки, – чего ты читаешь все зря! Закрой книжку, гляди на меня, спрашивай все, чего не знаешь, я тебе все как есть скажу!..
Здесь старуха взяла книгу и бросила ее обратно в сундук.
Старик не стал спорить с женой: пусть, все равно жизнь почти прошла, – неважно. Он оделся и вышел в город; надо, чтоб душа рассеялась, чтоб она увидела и почувствовала что-нибудь неизвестное, не свойственное ей. Это ведь желудок, сам устроенный из мяса, любит питаться тоже мясом, подобным себе веществом. Ум же или душа кормятся не свойственной себе пищей, тем, чего они еще не знают.
На окраине города Креста, во тьме ночи старик увидел свет огней и среди того света били вверх струи пара работающих паровых машин. Пенсионер приходил сюда давно; тогда на этой пустоши лишь строили один дощатый барак и двое техников планировали почву.
Старик подошел поближе, к забору строительства, и стал смотреть в щель, – что там работают люди. Паровые лопаты выедали грунт из глубин земли, грузили его в вагонетки, а вагонетки увозили в даль маленькие бодрые паровозы. Люди молча управляли машинами, свет прожекторов освещал их молодые сосредоточенные лица, их напряженные руки, строящие добро.
«Что тут будет? – думал пенсионер. – Неужели я умру и не увижу будущей, высшей жизни?» Он сел около забора и опробовал свое тело кругом. Все кости были целы, сердце билось с нормальной силой, мысль думала ясно, и таинственное влечение к счастью или к добру грелось в тишине его текущей крови. Внутренне настроение старика мало отличалось от чувства юности или даже детства, только кожа на теле обветшала да поясница побаливает иногда. Или, может быть, он забыл свою молодость – и сила жизни в нем лишь кажущаяся?
Пенсионер пошел к себе на квартиру и лег спать. Старуха уже лежала, она теперь отошла своим сердцем на мужа и первая шепчущим голосом стала говорить с ним: «Ты помнишь, как ты познакомился со мной – я никогда не забуду, какой ты был тогда славный, добрый…»
Паровоз запел в отдалении, везя мимо города Креста пассажиров – может быть, в Ленинград, может быть, на Дальний Восток: люди теперь действуют смело, живут широко и мчатся по земле. «Эва, почну я ребенка! – решил старик. – Правда, я живу – или мне кажется?»
Наутро старуха пенсионера проснулась веселая, нежная, она поджарила картошек на сале и вскипятила самовар, а старик все еще лежал и потягивался.
– Ты что же это?! – спросила его жена. – Аль ты и вправду любишь меня?
– Всурьез, – ответил старик. – Пускай одним красноармейцем больше будет: до тех пор
