Русский остаток - Людмила Николаевна Разумовская
– Я бы еще понял, если бы ты захотела пожить для разнообразия в столицах, но ехать, как декабристка, в эту черт знает какую дыру, к спившимся, потерявшим человеческий облик туземцам… это… это…
Маняша, не возражая, молча смотрела на своего бывшего жениха и словно видела его впервые. Респектабельный, вальяжный Леня хватался за голову, бегал по комнате и, брызжа слюной, захлебывался в ненависти и презрении к «этой» своей стране.
– Какая родина? О чем ты? Твоя родина – Париж! А моя… весь мир!
– Исключая страны-изгои? – уточнила Маняша.
– Да! Исключая страны-изгои! – произнес он с угрозой.
– Значит, делать бизнес в странах-изгоях, зарабатывать деньги, эксплуатировать местное население можно, а жить там…
– Слушай, ты случайно не вступила в КПРФ?
– Я не сказала тебе главного. Я выхожу замуж. За Алексея.
Она сама вдруг удивилась, с какой естественной и легкой уверенностью это произнесла. Хотя Алексей и не сделал ей еще предложение, но неотвратимость этого надвигающегося события была такой же реальной и непреложной, как и то, что у нее были мама и папа, бабушка и дедушка, брат и сестра. А теперь вот еще – Алексей. И она улыбнулась этой непостижимой непреложности.
Впервые в жизни Леня почувствовал, что теряет под ногами почву. Он отошел к окну и на секунду закрыл глаза. Нет, он, наверное, ослышался. Ему показалось. Этого не может быть! Он снова подскочил к девушке и, схватив ее за плечи, впился в нее глазами.
– Повтори, что ты сказала. Что ты сказала! Только что!
– Я люблю его. Отпусти меня, Леня, – тихо проговорила Маняша.
Он разжал пальцы.
– Это невозможно… Ты сама не понимаешь, что ты говоришь… Ты сошла с ума…
Он снова отошел от нее и сел на диван. Что же это? Неужели он и вправду ее так любит? Или это уязвленное самолюбие? Наплевать и забыть. Таких Маняш у него… Нет, так просто он ее не отдаст. Девчонка, дура! Что она понимает!.. Нет, ему надо разговаривать не с ней. Сегодня же он поговорит с ее родителями и официально попросит ее руки. Раз так… раз они такие дремучие аристократы… Леня ухмыльнулся. Да если бы он захотел, он купил бы себе сейчас любой титул! Только зачем этот маскарад? Но если это так важно ее родителям, он готов стать кем угодно: русским дворянином, помещиком, генералом, только… только бы заполучить эту строптивую, вожделенную, обожаемую девочку, которой он добивается – с ума сойти – уже более трех лет!
– Надежда Викторовна, – говорил вечером Маняшиной маме Леня, – вы знаете, я человек не бедный, и я люблю вашу дочь, давно… Я могу сделать ее счастливой. То, что она задумала, – это бред. Глупость. Объясните ей. Она должна вас послушать!
– Ленечка, но что же я могу… – беспомощно разводила руками Надежда Викторовна. – Моя дочь уже совершеннолетняя, весной получает диплом… Я не могу ей диктовать, за кого ей выходить замуж…
– Но вы не знаете этого человека! У него ничего нет! Он… нищий! Своим попустительством вы обрекаете вашу дочь на убогое существование в нищей России! Я вас не понимаю! Неужели вам все равно?.. Странно… Один ваш сын неизвестно что ищет и для чего пропадает в этой стране, теперь дочь! Я не понимаю!.. – повторил Леня.
– Леня… Вам лучше поговорить с Маняшей… Честное слово, ну вы же и сами это прекрасно знаете, теперь родители не властны в этих вопросах. Это время давно ушло… Кроме того, вы ошибаетесь, заявляя, что мы не знаем Алексея. Он пасынок нашего близкого родственника. Ну а то, что он, как вы говорите, беден… – Тут Надежда Викторовна не сумела сдержать снисходительной улыбки, – так что ж, мы и сами небогаты. Не в деньгах счастье, – прибавила она уже совсем легкомысленно.
Леня не стал ей объяснять разницу между небогатостью во Франции и нищетой в России. Он лихорадочно соображал, что же теперь делать. Это был тупик. Но он не привык отступать. Все кажущиеся тупики он всегда, рано или поздно, побеждал, умело обходя либо разрушая. Вот именно рано или поздно. Хорошо, если он не сумеет ее убедить, уговорить, обольстить, тогда… что? Тогда пусть выходит. Пусть попробует сладкой жизни, узнает, почем фунт лиха, что за рай с милым в шалаше! Он подождет, пока она накушается прелестей шалашной жизни и тогда… Тогда он отыграется. Он возьмет ее, несчастную, измученную, раненую, с не его ребенком, и вырвет из пропащей той жизни и, разумеется, никогда не упрекнет, слова не скажет, а будет лишь еще сильнее любить!.. Эти мысли (он и не предполагал в себе подобного романтизма!) его немного успокоили. Что ж, он ждал три года, подождет и еще. Год-два. Больше они не продержатся – он был уверен. Игра стоила свеч. В конце концов, это дело не только любви, но и принципа, и самоуважения, и престижа!
Не простившись с Маняшей, он уехал по своим делам в «эту» страну.
7
В Париже Тамара сделалась совсем недоступной. Федор пробовал ей звонить, встречать ее у гостиницы или ресторана. На звонки она не отвечала, в ресторан приезжала в сопровождении неизвестного ему джентльмена и после выступления, неизменно оканчивавшегося бурей восторга и овациями присутствующих, сразу же уезжала в неизвестном направлении с тем же «телохранителем».
Однажды на его звонок ответил мужчина. Срывающимся голосом Федор попросил Тамару и услышал, как тот бросил кому-то по-французски: «Тебя!»
Сердце молодого человека бешено забилось. Неужели она возьмет сейчас трубку? Что он ей скажет? Боже мой… Он совсем не готов. Во рту мгновенно пересохло.
Наконец он услышал отрывистое:
– Але.
– Тамара… это я… Федор…
– Да, Федор, – сказала она таким же отрывистым, чужим голосом. – Я вас слушаю.
– Я бы хотел… – сказал он, запинаясь, в ужасе от этого холодного «вы», – если возможно… увидеться… если возможно…
– Это невозможно, – отрезала Тамара. – И я попрошу вас больше сюда не звонить. – Она повесила трубку.
Что это?.. Что это?.. Его словно окатили ведром холодной воды. Нет, он все понимает… он не претендует… но зачем же так… он не сделал ей ничего плохого… как это все странно…
Домой он вернулся ночью и, к ужасу родителей, совершенно пьяным. А через два дня уехал в Москву.
Прошло несколько месяцев. Его рана стала потихоньку заживать, он старался не думать о Тамаре. И тут вдруг случилось невероятное – она сама ему позвонила.
– Ты откуда звонишь?! – закричал Федор. – Погоди! Только
