Русский остаток - Людмила Николаевна Разумовская

– Из Ярославля, – откуда-то издалека донесся ее голос.

– Как из Ярославля?! Ты когда вернулась? Зачем? А как же контракт? – И, не дожидаясь ее объяснений, он крикнул: – Я сейчас приеду! Слышишь? Жди меня! Только не исчезай! Я еду!..

Он бросился на вокзал. Успел на отходящий ночной поезд. Через несколько часов он бегом поднимался по лестнице в ее квартиру. Она встретила его в халате, с распущенными волосами. Он схватил ее в объятия и, что-то бормоча невнятно, стал целовать, уже ни на что не жалуясь и только блаженно вдыхая запах ее волос и обмякающего в его руках тела…

– Ну, ты доволен? – спросила его Тамара после всего. Но он только безмысленно улыбался в ответ.

– Ты только ни о чем не спрашивай, – говорила она ему, когда они наконец сели завтракать.

– Хорошо, – согласно кивал он, блаженно улыбаясь.

– Что можно – расскажу сама. Когда-нибудь.

– Хорошо, – повторил он, не сводя с нее умиленных глаз.

– А теперь ты должен уехать.

– Как уехать? – не понял Федор.

– Муж приезжает.

– Какой муж? – тупо переспросил Федор.

Тамара расхохоталась.

– Да ты совсем не в себе! Ты что, забыл, у меня есть муж! Витечка! Законный, так сказать, супруг. Как ты себе представляешь? Он войдет, а ты в его тапочках. Фу!..

До него стало медленно доходить.

– Для ч-чего же т-ты меня тогда з-звала?.. – спросил он, заикаясь.

– Разве ты недоволен?

Он почувствовал насмешку. О, как хотелось ему ее ударить!.. Но – нет. Пускай. Она просто… кто? Он не станет произносить это слово. Даже про себя. Он стерпит это унижение. Эту боль. Но больше… больше он не попадется на ее удочку. Да, да, конечно, он сейчас же уедет, сейчас встанет и уйдет. Навсегда. О, неужели навсегда?.. Да. Все кончено. И больше… больше… Никогда!..

– Ну что ты, лапа моя? – Она обвила руками его шею. – Расстроился, мальчик мой?.. Не грусти. – И она жарко зашептала ему в ухо: – У меня скоро снова фестиваль в Москве. Мм?.. Слышишь? – Она лизнула его в ухо.

Он отодвинулся.

– Не надо. Не трогай меня.

– Ну и пошел… – сказала она беззлобно.

Федор продолжал сидеть не двигаясь.

– Надоели вы мне все… – сказала она со вздохом. Прошлась по комнате. Открыла крышку пианино, медленно пробежала по клавишам: «Очи черные…» Закончила бравурно. – Я думала, в Париже – жизнь!.. – воскликнула она с какой-то тоскливой горечью. – А там такой же бардак. Еще хуже… А потом, Федечка, не люблю я, оказывается, французский язык! Спишь с мужиком – и ничегошеньки не понимаешь, чего он от тебя хочет!.. Все, Федька, иди. Мы с тобой квиты.

– То есть это ты со мной так… расплатилась? – произнес наконец Федор.

– Расплатилась-расплатилась. Чем же мне еще с вами расплачиваться? Или – мало? Ничего, хорошенького понемножку. И напрасно ты сердишься, Федюня. Ты мне очень даже ничего. Между прочим, мне наш главный Катерину в «Грозе» предложил. Представляешь?.. Ничего ты не представляешь… А знаешь, я ее как сыграю?..

Тамара села на стул и, обхватив коленки руками, исподволь завела тягучую, медовую, словно жилы вытягивающую из души, песнь.

Федор встал и, выложив из кармана все наличные рубли и евро на стол, молча вышел из комнаты.

Утром он был в Москве. Спустился в метро на «Комсомольскую». Его удивило странное в выходной день скопление народа: это были в основном молодые мужчины и юноши и очень много милиции. «Футбольные фанаты? – подумал Федор. – Непохоже…»

Еще больше он удивился, когда услышал, как в мегафон кто-то дает распоряжения, куда направляться прибывающим на станцию. «Организованно двигаемся на Парк культуры, а оттуда – на Девичье поле, – трещал мегафонник, – на разрешенный митинг!» Какие-то распорядители направляли выходящие из вагонов группы по указанному маршруту, и они отправлялись дальше.

Зрелище было настолько необычно, что Федор, забыв обо всем на свете, долго стоял и смотрел на все происходящее, как в кино, пока его не хлопнул по плечу… он не сразу вспомнил, кто это.

– Не узнаешь? – спросил незнакомый знакомец. – А я тебя сразу узнал. Ты – француз. Помнишь, на фестивале? Ты еще на Тамарку тогда запал?

Теперь он вспомнил! Да, именно там, на фестивале, они и познакомились, только как же его зовут?

– Михаил, – протянул руку новый товарищ. – А тебя, кажется, Федор?

– Да, Федор. А что здесь происходит?

– А ты не в курсе? Я думал, ты тоже спецкор какой-нибудь западной туфты.

– Нет, я просто… с поезда. Из Ярославля, – почему-то добавил он с едва скрытой горечью.

– О Русском марше слыхал?

– Н-нет… – напряг память Федор.

– Ну, в общем, новый, блин, праздник, Кремль устроил, четвертого ноября, День народного единства. Освобождение, типа, от поляков. Может, помнишь, было такое дело. Минин и Пожарский, Лжедмитрий, Марина Мнишек и вся эта хрень.

Федор согласно кивнул. Конечно, он помнит.

– Ну вот. Патриоты с нациками митинг устраивают. Православные отдельно. Они орать не любят, у них всё молитвенные стояния больше. Обвешаются иконами и бубнят «Отче наш». Ну а мы по-простому. Мегафон в зубы – и пошел молотить оккупантов! Марш власти не разрешили, спужались, гады. Ну а мы все равно пройдем. Пойдешь с нами?

Федор загорелся.

– Пойду.

– О’кей. Сейчас только камрадов дождемся – и вперед.

На следующей электричке приехали еще трое «камрадов», познакомились. «Камрады» оказались студентами разных вузов и членами Движения против нелегальной иммиграции.

– Ты пойми, мы ничего не имеем против черных, желтых и даже красных и коричневых, в принципе, – объясняли Федору по дороге новые знакомые. – Но, во-первых, господа, Москва не резиновая. Скоро их станет больше, чем русских, если не уже. А во-вторых, ну приехали – ведите себя прилично. А то ведь кто-то где-то там гастарбайтерствует, а бóльшая часть – сплошной криминал.

Они вышли на станции «Парк культуры». Здесь уже все было серьезно. Вся площадь плотно блокирована «космонавтами» – омоновцами в сферах и брониках. Грузовики, автобусы с гостеприимно распахнутыми дверцами (понятно, для кого). Сотни милиционеров (среди них много женщин с овчарками и ротвейлерами). Водометы. И апофеоз морозопродирающей кожу картинки – зависший в воздухе вертолет, неизвестно чем собирающийся поливать излишне пассионарных граждан.

Для прохода к месту, отведенному для митинга, оставлена узкая дорожка, и по ней сквозь строй плотно стоявших стеной плечом к плечу омоновцев, поигрывающих дубинками, шел друг за другом нескончаемым потоком мужской, молодой в основном, народ.

«Вот оно!» – ликовало сердце Федора. Наконец-то он видит в России неравнодушных мужчин. Не сборище пьяных фанатов, а… граждан, болеющих за судьбы страны! И как же их много! И ни одной пьяной или хотя бы подвыпившей физиономии. Все сосредоточенны и серьезны. Михаил рассказал, что кроме их движения на