Кочевые повести - Илья Одегов
– Что за черт? – с досадой сказал Степаныч и переключил канал.
Ничего не изменилось, разве что крапинки стали более светлыми. Степаныч еще пощелкал пультом и потянулся уже к телефону, чтобы звонить в службу ремонта, как в дверь постучали. Степаныч глянул в глазок.
– Кто там?
– Здрасте! – в глазке шевелилось и расползалось лицо парня в очках и кепке. – Мы вам случайно провод обрезали. Соседям вашим телевидение проводили и вам случайно обрезали.
– Охренеть, – возмутился Степаныч, открывая дверь и выходя на площадку. – Просто охренеть. Как это можно случайно провод обрезать?
– Да я кабелегон резал, в котором ваш провод лежит, и не рассчитал, – принялся оправдываться парень.
– Слушай, ты знаешь, кто я? – спросил Степаныч. – Я, блин, хирург с сорокалетним стажем. А если б я не рассчитал и тебе вместо аппендикса почку вырезал?
В стене подъезда зияли две дыры, а от аккуратного кабелегона, ведущего в квартиру Степаныча, наискось отходила новая ветвь.
– Извиняюсь, – пробормотал парень.
– Извиняюсь! – передразнил его Степаныч. – Ты зачем вообще в мой кабелегон полез?
– Чтоб внешний вид подъезда не портить. У нас такой порядок.
– Зато ты красоту навел, – продолжал возмущаться Степаныч. – Че все кривое такое? Руки у вас у всех из жопы растут. Сейчас начальству твоему позвоню, чтобы гнали таких, как ты, умельцев поганой метлой.
– Не, не позвоните, я телефонный провод тоже обрезал.
– М-да, специалисты, блин, – покачал головой Степаныч. – Как чинить теперь будешь?
– Спаяю, – подумав, сказал парень.
Этажом ниже хлопнула дверь.
– Ребята, вы уже все? – послышался женский голос.
Степаныч перегнулся через перила.
– Ольга Юрьевна, здравствуйте. Это вам, что ли, кабель проводят?
– Здравствуйте, Виктор Степаныч. А что такое? Все в порядке?
– Да ваши ребята меня оставили и без телефона, и без телевизора.
– О господи! – охнула Ольга Юрьевна. – Я сейчас… Гена! Вы не беспокойтесь, Виктор Степанович, у меня такой электрик – золото. Он все починит. Гена! Геннадий!
– Ладно, – пробормотал Степаныч, – чините скорее, мне телефон нужен.
Он вернулся в квартиру. Чай уже остыл, пришлось греть заново. За окном по-прежнему крупными хлопьями падал снег. Степаныч пощупал свое загипсованное запястье, пошевелил пальцами. Трещина, ерунда. Зато теперь он знаком с Тоней. Антонина. Тонечка. Хорошее имя. И девочка такая красивая. Такая большая, крепкая. Степанычу нравились сильные женщины. Телефон дала. Так легко дала. Степаныч усмехнулся. Старикам везет. Нужно обязательно позвонить. Сегодня же, не откладывая.
Он подошел к телефону, поднял трубку, прислушался. Гудит. Значит, починили уже, оболтусы. Достал свернутый вдвое клочок бумаги из нагрудного кармана висевшего в прихожей пиджака. Черт, какой мелкий почерк. Где же очки? Нашел. Так. Три семерки. Мобильный, что ли? Ладно, набираем.
Она взяла сразу.
– Добрый день, Тоня, – сказал Степаныч смущенно, – это Виктор Степаныч. Да, Степаныч. Да-да. Правда? О, со мной все в порядке. Тоня, мне бы хотелось как-то… э-э-э… тебя отблагодарить, что ли. Можно я тебя в ресторан приглашу, на ужин? Да в том-то и дело, у нас ведь и сходить больше некуда. Не в театр же идти. Так что? Да. Да. Договорились. До завтра.
Степаныч довольно хмыкнул, поправил очки и аккуратно поставил трубку на базу.
8
Абай все так же сидел на кухне и глядел в телевизор. Назар сел рядом и достал из пакета две бутылки водки. Абай спокойно взглянул на бутылки и сказал:
– Там, в шкафу, на верхней полке, банка с помидорами. Хорошие помидоры. Соседка моя, Алия, сама делала. Ты же знаешь Алию? Достань, закусывать будем.
Банка была покрыта серой липкой пылью.
– Ты дома вообще не убираешься, да? – спросил Назар, выкладывая помидоры на тарелку. – У тебя скоро грибы на стенах расти будут.
Они выпили.
На отлив за окном, зашуршав крыльями, присел голубь. Едва удерживаясь на краю, перебирая лапками, царапая когтями пятнистую жесть, он, выпучив глаза, смотрел не отрываясь на помидоры, а потом все же соскользнул, расправил крылья и тут же был унесен ветром.
– Здесь ведь раньше балкон был, – Абай потянулся, чтобы налить еще по одной. – Давно, лет шесть назад. Помнишь? Я еще служил тогда. Когда ремонт начали делать, то оказалось, что в старом шкафу на этом самом балконе голуби гнездо свили. Мы балкон с кухней объединяли, стену ломали, грохот, пыль… Голуби, видать, испугались и улетели, а в гнезде яйца остались. Хотел я сначала гнездо целиком на улицу унести, на дерево куда-нибудь повесить, а потом понял, что кошки съедят. И ясно же, что все равно родители не вернутся, не жить птенцам, а совесть мучит. Унес на крышу. Думал проверить на следующий день, но закрутился, забыл, так и не лазил больше туда. А как балкон застеклили, сюда голуби стали прилетать. Вот как сейчас: прилетит, поглазеет, словно ищет чего-то, и дальше. Ну, давай! Выпьем.
– Давай, – согласился Назар.
Назар выпил, а Абай долго глядел на рюмку и наконец сказал:
– Вот ты говоришь, что я живу как отшельник, не выхожу никуда, да? А у тебя не бывает такого, что идешь себе, идешь, и вдруг раз – словно появляется перед тобой тень, и тело твое само собой в сторону дергается, уворачивается от тени этой? И тут же встанешь, оглянешься, а и нет ничего вокруг, пусто. И от чего уворачивался? Не бывает у тебя такого ощущения, а?
Назар помотал отрицательно головой. Абай посмотрел на брата внимательно и снова опустил глаза.
– А у меня вот так было постоянно. Весь мир раньше состоял из этих веревок – темных, призрачных таких, натянутых во все стороны, только успевай пригибаться. Думаешь, я почему дома сижу? Потому что там, – Абай ткнул пальцем в окно, – одни ловушки. А я в армии еще устал ко всему готовым быть. Чуть что – рота, подъем! Сегодня здесь, а завтра командируют неизвестно куда. Всегда настороже. Думал, что отслужу двадцатник – и на пенсию, на гражданку. Думал, что на гражданке можно спокойно жить, ничего не бояться. А здесь еще хуже. Завернешь за угол, а там траншея выкопана, трубы опять меняют. Шагнешь в сторону, а там люк открытый. Скажешь слово, а на тебя в ответ ведро помоев выльют. Везде ловушки. Война идет, а врага не видно. Только чувство, что весь город словно паутиной опутан. Липкой, черной паутиной. И кто-то в эту паутину влип крепко. Кто-то еще дергается. Некоторые уже ядом отравленные. А я уворачивался, пригибался, старался… Все думал паука найти, разглядеть. Ведь если паутина есть, значит, и паук должен быть, так? А потом понял, что сам не замечаю, как запутываюсь. Вроде только разгляжу тень паука, а присмотрюсь – нет, просто муха в паутине бьется. Шум услышу – сразу туда, а там другая муха. И все жирные такие, лоснящиеся. Словно нарочно пауком оставленные, чтобы внимание отвлекать. Так и бегал. И ничего вроде не делал, а домой каждый раз возвращался измученным, руками-ногами пошевелить не мог. Потому что липнет паутина. Налипает на глаза, забивается в уши. И все вокруг такое: тронешь стекло в окне, а на пальце что-то черное, маслянистое. Встретишься взглядом с человеком, а у него глаза пустые, отравленные, изо рта яд льется…
Абай выдохнул с силой и выпил. Назар молчал, не зная, что сказать брату.
– Непонятно я говорю, да? – спросил Абай.
– Непонятно, – согласился Назар.
– Я и сам ничего не понимал поначалу, – продолжил Абай, – потому и заперся здесь. Хотел все обдумать как следует. Сидел, целыми днями телевизор смотрел. Надеялся, что смогу на паутину эту со стороны взглянуть. Родителей вспоминал. Вспоминал, как мы в детстве жили. Помнишь, на гаражи соседские лазили? А помнишь дядю Витю, бородатого такого? На белом «москвиче» ездил. И жена его тетя Вера. Они над нами жили. А напротив них семья Тулегеновых. Айдар постарше, а с Беком и Аселькой мы во дворе играли. Отца у них не было, а мама… как ее?..
– Гаухар-апай, – улыбнулся Назар, наполняя рюмки.
– Да, точно, Гаухар-апай нас яблоками все время кормила. Помнишь? У меня вот эти картинки прямо перед глазами стоят. Имена не все помню,
