Восставшая из пепла - Николай Ильинский

Тихону всю ночь было не до сна, все думал с тревогой: живы ли остались Блюггер и Ших? Если они выжили и вернулись в свое жилище, то жди страшной беды, можно собирать пожитки на тот свет. И он чуть свет вскочил на ноги, поглядывая на окна и двери: бежать, бежать!.. Но куда, да и как убежишь по снежной целине? Не разбежишься и далеко не уйдешь. Достанется самое мало — виселица, как летом деду Захару. И Тихон с ужасом представил, как его поведут по улице, поставят на табурет под перекладиной, накинут петлю на шею, выбьют из-под ног подставку и станет он висеть на веревке, раскачиваемый зимним ветром, замерший, окостеневший, дня три. Тихон осторожно скрипнул дверью, словно за нею уже стояли немецкие солдаты и палач потирал от удовольствия от предстоящей казни руки, и вышел на крыльцо. Вокруг никаких следов, за исключением многочисленных крестиков проголодавшихся за ночь кургузых ворон, которые тщетно искали на чистом снежном покрове хоть каких-нибудь съедобных крошек.

В саду, на опушенной снежной бахромой яблоне, сидела сорока и невесть о чем без умолку трещала. «Ну, будь что будет, — решил Тихон, — но я все-таки проучил насильника». — И вернулся в хату, притулив к еще теплым кирпичам большой русской печи ладони: грелся, может быть, в последний раз.

— Что-то нашего обидчика не слышно, — войдя со двора в сарай, где было очень холодно и пахло мышами и сеном, сказала Полина Трофимовна. — Небось, с перепоя все дрыхнет…

— Чтоб он сдох, вражина! — икнула Варька, ей не хотелось вылезать из-под одеял и старой одежды.

Через некоторое время снег на дворе заскрипел, появились два немца: Полина Трофимовна узнала их, они уже бывали прежде у их постояльца. Съежившись от холода и потирая уши и носы, пришедшие стали стучать в дверь хаты. Но им никто не отвечал. Тогда они постучали второй, третий, четвертый раз — глухо. Навалились плечами, поднатужились — дверь нехотя поддалась и распахнулась, словно зевая после долгой ночи. В хате унтер-офицера не оказалось. На столе сиротливо стояла бутылка с недопитым шнапсом, рядом жестяная открытая консервная банка и кусок шмальца, при виде которого у солдат разгорелись глаза. Не спрашивая у хозяев хаты, где Блюггер, они отрезали от куска по ломтику сала, разлили в стаканы недопитый шнапс, выпили и стали быстро закусывать, глотать, не дожевывая, сало и поглядывать на дверь: боялись, что унтер-офицер вдруг появится на пороге — и тогда не сдобровать! После вытерли губы висевшим на спинке стула полотенцем, позвали из сарая Полину Трофимовну и Варвару и спросили их на едва понятном русском языке, где постоялец.

— А Бог его знает, — ответила Полина Трофимовна, — с вечера в окнах хаты свет горел… А потом потух, мы думали, унтер спать лег: так всегда было…

— Но он всегда очень рано вставал, — включилась в разговор Варвара, — а нынче, — пожала она плечами, — куда он запропастился — не знаем…

Вскоре по всему селу начались поиски пропавших заготовителей. Немцы заглядывали в каждый дом, староста и полицаи обыскивали каждый угол, заглядывали под лавки и в подпечки, поднимались на чердаки, переворачивали сено в сараях, опускались в погреба.

— Ищите, ироды, — говорила Власьевна, которая тут же догадалась, где теперь находятся заготовители — в преисподней! И страшно боялась: а вдруг дознаются!

Лишь к полудню окоченевшие трупы унтер-офицера и его помощника обнаружили за околицей села. Немцы придирчиво осмотрели замерзших в сугробе, но никаких следов насильственной смерти не нашли. Зная пристрастие Блюггера и Шиха к спиртному, пришли к выводу, что они в пьяном состоянии вышли из дома, может быть, прогуляться, проветрить больные головы, в метель заблудились, попадали и замерзли. Случай был весьма скандальный, но раздувать его, доносить высокому начальству было опасно. Поэтому все спустили на тормозах: обычное дело — русская зима виновата, а ее, как известно, не накажешь. И заготовителей поскорее похоронили, послав в Германию печальную весть о героической гибели этих истинных рыцарей, достойных славной памяти Фридриха Барбароссы, который по пути за освобождение гроба Господня от мусульман утонул в реке по той же банальной причине — пьянство. Как свидетельствует история, Рыжебородый, то есть Барбаросса, являлся большим поклонником Вакха.

VI

В тесноватой с низким потолком землянке тепло и уютно. Убаюкивающе потрескивают смолистые сосновые чурки в железной печке-буржуйке, глаза бойцов слипаются, и на ресницы, как в калейдоскопе, слетаются, быстро меняясь, сны; спать бы и спать, но сержант поднимает и приказывает выходить во двор.

— Чтоб вы знали… — начал со своего обычного выражения Павел Александрович, сбивая веником снег с тупоносых валенок, выданных ему, как и всему оружейному расчету, с наступлением морозов. — Нас скоро завалит сугробом, если мы не возьмем в руки лопаты… Пушку так замело, что случись в сей момент наступление или атака с целью разведки боем — не выкарабкаемся!

— Атаки не будет, — широко зевнул, прикрывая щербатый рот ладонью, Коржиков, помня наставление бабки, которая советовала ему еще ребенком крестить рот, когда зеваешь, чтобы дьявол не проник внутрь, но теперь креститься ему было неудобно — засмеют!

— Почему не будет?! — удивился старшина.

— Фрицев тоже замело… Тучи не выбирают, кому свалить свой помет на голову, а кому нет.

— Хватит разглагольствовать, Коржиков, — скорее весело, чем строго сказал Осташенков. — Работать ленишься, вот и вся твоя стратегия с тактикой… Выполняй приказ! Придумал же — помет! Лопаты у входа в нашу обитель ждут вас с нетерпением…

Кто-то надел шинель, кто-то телогрейку, кто-то шубу из белой овчины, глубоко напялив на голову ушанку, все еще продолжая зевать и тихо чертыхаться, чтобы не услышал сержант и не рассердился, — все покинули тепло и, поеживаясь от мороза и зябкого ветерка, принялись разгребать сугроб по сторонам.

Темно-серые тучи, одарившие ночь сильнейшим снегопадом, теперь ползли низко над землей, тяжело волочили до отказа набитое снегом брюхо, лишь изредка скупо рассыпая по земле похожие на искусственно сотканные манжетки легкие, как пушинки, снежинки, которые резвились на ветру, словно были рады, что вырвались на волю. Каждый из бойцов, орудуя лопатой, вспоминал мудрость старых людей, утверждавших: много снега — много хлеба! И на фронте для обороняющихся глубокий снег — своего рода помощник, ибо враг побоится застрять в сугробе. Для наступающих такой снег — лишняя помеха не только для людей, но особенно для техники. Человек пройдет всюду, а танк, который несравненно мощнее любого солдата, может оказаться хорошей неподвижной мишенью для прямой наводки артиллериста… Отрадно было думать о