Четверть века назад. Книга 1 - Болеслав Михайлович Маркевич
Он сухо поклонился ей и обратился к князю Лариону:
– А за сим позвольте, любезный князь, напомнить вам ваше обещание отпустить меня, как только минует во мне надобность… Я бы хотел хоть к раннему утру завтра вернуться в Москву, чтобы не опоздать к приему больных…
– Я велел уже запрягать, – ответил тот, – пойдемте ко мне пока.
Овер еще раз поклонился княгине, которая была до того поражена тем, что выслушала от него, что не в состоянии была вымолвить слова и только руку протянула ему с места на прощанье, между тем как от испытанного ею ужаса крупные капли испарины выступили изо всех пор ее жирного и тупого лица, – и вышел с князем Ларионом.
Аглая долго не могла прийти в себя. В первый раз сознавала она себя притиснутою к стене, лишенною всех тех средств обойти, солгать, обмануть, которыми орудовала она до сих пор в борьбе ее с чувством дочери и авторитетом ненавистного ей деверя, и надеялась в будущем достигнуть «полного исполнения желаний»… Этот московский «prince de la science», которого «все там знают» и который «будет всем там об этом рассказывать», – он прямо сказал ей теперь, что за всякие «печальные последствия», которые могут быть с Линой, «ответственность должна лежать на ее домашних»… «Домашние – 14-c’est moi, – рассуждала Аглая, – parceque Larion et Lina ne font qu’un!..» Она, конечно, жалела о болезни дочери и боялась за нее, но слово «ответственность» более всего пугало ее. «On dira des horreurs de moi en cas d’accident, que Dieu nous en préserve!» – с ужасом повторяла она мысленно. Да, но тогда «la comtesse, le jeune comte qui а tout pour lui l’oncle premier favori, la Cour où Lina serait si bien»-14, – все эти заветные планы ее и лучшие мечты, все это надо было забыть, вычеркнуть, признать поконченным, погибшим навсегда. Вместо Петербурга, с его Двором и гранмондом, «се trou de Moscou»; вместо «jeune comte», – un petit monsieur de rien du tout»; вместо того чтобы попасть в министерши un jour, дочери ее предстоит сделаться «Frau Professorin, comme on dit en Allemagne!» О, позор! o, горе неисходное!.. Сердце благородной дочери целовальника Раскаталова обливалось кровью, думая об этом.
15-«Que faire, mon Dieu, que faire?» – повторяла она себе, мечась по дивану своего ситцевого кабинета и не находя себе на нем места. Если бы только она могла надеяться, что Лина скоро выздоровеет… Но нет, «prince de la science» ей прямо сказал, что выздоровление Лины зависит от удовлетворения ее желаний, «c’est à dire de son mariage avec ce petit monsieur», перевела это на реальный язык свой Аглая. А, впрочем, осенила ее вдруг одна из тех счастливых мыслей, с образчиками которых не раз уже встречался читатель в течение этого длинного повествования, – «si се monsieur Auvert exagérait… et mentait même, pour faire plaisir à mon cher beau-frère?»-15…
И вслед за счастливою мыслью уже целый план действий начинал созидаться в многодумной голове ее. Она прежде всего «привлечет на свою сторону» того доктора, которого Овер должен прислать им из Москвы; она «обещает ему mille roubles», чтоб он сказал ей только «La vraie vérité»16 насчет здоровья Лины; даст ему «еще другие mille», если он обещает вылечить ее независимо от всех тех «causes morales dont parle ce monsieur Auvert17 в угоду князю Лариону»… Что касается этого «petit monsieur», в которого Лина «а eu malheur18 влюбиться», то она про него ни слова не будет говорить «pour ne pas aggraver l’état de la malade»19. Ho ведь он сослан в дальние страны, «откуда его скоро не выпустят», и потому бояться его в настоящую минуту нечего, а пока он еще вернется, Лина успеет выздороветь «et deviendra plus raisonnable20, надо надеяться»…
Остановившись на таком мудром соображении, Аглая облегчила себя вздохом полною грудью и, отложив веер, которым все время лихорадочно обмахивала свое вспотевшее лицо, схватила со стола колокольчик и зазвонила.
– Попросить сейчас ко мне Евгения Вла… – обратилась она было к показавшемуся в дверях камердинеру и не договорила.
– А я вас осмелюсь попросить отложить это на полчаса! – молвил, входя, на эти слова князь Ларион.
Финоген тотчас же исчез. Аглая Константинова ёрзнула пугливо на своем диване, предчувствуя «une scène affreuse»…
Князь остановился пред нею.
– Вы слышали, что сказал доктор, – тихо и медленно проговорил он.
– Да, Larion, certainement21, я слышала…
– И что же полагаете вы теперь делать?
– Mon Dieu, Larion, – залепетала она, – я право не знаю… но я думаю 22-qu’il exagère beaucoup, и особенно quant aux causes du mal-22. Вы помните, что у Лины были такие же припадки в Ницце…
– Вызванные совершенно однородными причинами, – досказал князь Ларион, – то есть такими же «моральными» страданиями, тоской по умершем отце… Впрочем, если вам не достаточно авторитета Овера, никто вам не мешает выписать сюда на консультацию хоть целый медицинский факультет из Москвы. Я же вполне доверяю его словам, и стоит только взглянуть на Hélène, чтоб убедиться, насколько они верны. А так как вы слышали, какими средствами можно способствовать ее исцелению, то, предваряю вас, я и сообщил Hélène, что она через несколько дней увидится с молодым человеком… которого она любит, – как бы с некоторым усилием договорил он.
Аглая так и вспрыгнула.
– Mais il est exilé, се jeune homme23! – визгнула она, расширив вопросительно и растерянно зрачки, устремленные на деверя.
Он усмехнулся презрительно и желчно.
– Да, вы на это надеялись, кажется, и ваши петербургские друзья устроили эту штуку так, что невинного человека чуть было в самом деле не отправили в Азию… Но мы все же не Турция, слава Богу, и произволу есть мера! Гундурова послали воротить, и он будет у себя завтра или послезавтра… И благо, что этим кончилось! – вскрикнул раздраженным голосом князь Ларион. – Потому иначе
