В начале было Слово – в конце будет Цифра - Маргарита Симоновна Симоньян

– Для чего эта яма, Учитель? – спросил, наконец, Прохор, и лицо у него скривилось, как у младенца, собирающегося заплакать.

– А где платок, отрок?

Прохор, не смея повторить свой вопрос, достал из котомки платок, который ему отдала торговка. Учитель взял платок, подержал его, приложил к лицу. Поднял к небу седую голову и воскликнул радостно и торжественно:

– Свидетельствующий сие говорит: ей, гряду скоро! Аминь.

– Это тоже записывать, Учитель? – спросил, давясь комом в горле, Прохор.

– Тоже, тоже. Устал писать, отрок? Все. Это последнее слово. Уже больше ничего не будет… Ей, гряди, Господи Иисусе! Благодать Господа нашего Иисуса Христа со всеми вами. Аминь.

Учитель вдруг воздел руки к небу и засмеялся по-детски: счастливо и бесспорно, – такого смеха Прохор никогда раньше у Учителя не замечал. Из-под седых ресниц пробивались скудные слезы.

– А теперь, – сказал Учитель, – подай чернильницу и перо.

Прохор, не смея перечить, молча протянул Учителю чернильницу и перо. Учитель небрежно бросил их в яму. Длиннопалые сизые ветки испуганно вздрогнули.

По ближайшей горе карабкался виноградник. Ровно в полдень слепящее солнце водрузилось на вершину этой горы, венчая склон виноградника, и гора стала похожа на разодетого в пышный зеленый бархат мифического циклопа, о котором Прохору рассказывала гречанка-торговка.

Учитель подоткнул хитон, ощупал острые камни ямы, встал на колени. И вот тут Прохор не выдержал – разрыдался так, что позавидовала бы вчерашняя гроза над Эфесом, сорвавшая камышовую крышу с лачуги вдовы-христианки, приютившей Учителя с Прохором, в которой они спали на жестких циновках, когда возвращались с разбитыми пятками после проповедей в селениях, где им поначалу никогда не бывали рады, но Прохор знал, что к концу дня, когда закат уйдет за камышовые крыши, пытаясь поджечь их нижней горящей дугой, вдовы, сироты, калеки, а иногда и здоровые, сытые, будут, толкаясь, ползти за Учителем, спеша потрогать хоть край его оборванного хитона цвета давно пролитой крови.

– Все ли ты истинно записал, Прохор? Не пропустил ли ты главное, отрок? – не обращая внимания на рыдания Прохора, спросил Учитель.

– Главное? Что тут главное? – воскликнул Прохор, размазывая по лицу слезы и пыль. – Что у саранчи женские волосы и хвост скорпиона? Что у всадников хвосты из змей? Что животные исполнены очей спереди и сзади? Что все погибнет – и деревья, и реки, и море, и суша? Что тут главное???

Учитель закрыл руками глаза в белесых старческих бельмах.

– Ничего ты не понял, Прохор!

– Да никто ничего не поймет! – закричал в отчаянии Прохор. – Никто никогда ничего не поймет!

– Когда придут последние времена, все всё поймут, – устало сказал Учитель и значительно оглядел яму.

Прохор, вцепившись в оливу, как будто она могла быть спасением, зажмурил глаза. Он не увидел, а лишь догадался по лязганью огрызающихся камней, что Учитель улегся в свою могилу. Заблудившееся овечье стадо душераздирающе блеяло.

Учитель скрестил на груди руки, губы его затрепетали.

– Когда придут последние времена… – прошептал он. – А теперь пришло мое время. Сыпь, отрок!

Прохор оторвал себя от оливы, исцарапав лицо и погубив несколько длиннопалых веток, и закричал:

– Нет!!! Я не могу, Учитель! Не требуй от меня!

– Я ничего не требую, отрок, – сказал Учитель, чуть повышая голос. – Это Господь требует. Такова Его воля. Ты осмелишься ослушаться Его? Ты? Лучший из моих учеников???

Учитель накрыл лицо полупрозрачным платком. Дрожа всем телом, Прохор неслушающимися руками взял заступ, не в силах противостоять надвигающейся на него Божьей воле, которую он столько лет старался понять, но так и не понял.

Поначалу Учитель еще видел свет сквозь полупрозрачную ткань платка, накрывшего его, как облачко за час до этого накрыло солнце, но комья земли, песка и камней вскоре закрыли свет, и осталось только удушье, немногим мучительнее духоты перед вчерашней грозой, а наступившее после удушья бессилие почти походило на безмятежность, избавив Учителя, по крайней мере, от привычной бессонницы, прикормленной похотливой греческой похвальбой почтенных отцов семейств, которые входили на закате в библиотеку Цельса, и жены почтенных греков делали вид, что не знают о подземном ходе, прорытом от библиотеки прямиком в бордель, откуда отцы семейств вываливались ближе к полуночи, уже не заботясь о том, что их кто-то увидит и кто-то осудит.

«Гряди, гряди, гряди», – стучало в висках. Потом стук отдавался глухим посторонним эхом, пока и эхо совсем не умолкло, и не исчезло душераздирающее блеяние заблудившегося овечьего стада, умолк заступ, умолкла кровь в пересохших жилах, и за мгновение до забвения Учитель увидел склонившееся над ним освещенное пыльным лучом лицо босоногого человека с длинными шелковыми волосами, странно шелковыми для бродяги, – то же лицо, что годы назад улыбнулось ему и сказало: «Брось свою рыбу и следуй за мной, Иоанн».

Цифра

Часть первая

Район

1

Вместо чернил картридж 3D-принтера заполняют сфероидами – конгломератами живых клеток, принтер наносит их на подложку из биосовместимого материала слой за слоем – и получаются ткани и даже органы, аналогичные живым. В Корнеллском университете напечатали человеческое ухо.

Научный портал Techinsider, 2018 г.

В один из последних дней последнего года последних времен, в Запретном Районе, у кипенно-белой реки, под сенью двустволой смоковницы, Альфа Омега вымесит из наношпатлевки хвост для святой свиньи, установленной в парке культуры и отдыха «Мифы народов мира», где, согласно генплану, человекоподобные должны будут проводить досуг после ожидаемого со дня на день конца света (в прямом, электротоковом, смысле слова).

Идею посвятить парк развенчанию мировых религий когда-то настойчиво предложило ИЯ. Альфа Омега не стал возражать, да и какому нормальному человеку пришло бы в голову возражать ИЯ, а ведь Альфа Омега будет все-таки человек – точнее, и человек тоже. Впрочем, этот спорный вопрос пусть так и останется спорным.

Альфа Омега вздохнет, вытрет испачканные наношпатлевкой руки, отопьет из старинной пластмассовой фляжки глоток стабилизаторов, утомленный возней с допотопным отечественным биопринтером (допотопным – в прямом смысле слова), и резко стукнет по нему, как в предпоследние времена стучали по телевизорам – когда в мире еще было полно телевизоров.

– Ах, же ты!.. Эмбрион нередактированный! – проворчит Альфа Омега.

Биопринтер в отместку несильно ударит Альфа Омегу током. Альфа Омега сложит ладони, как вы, читающие эти строки, складывали их для молитвы, когда в мире еще было кому молиться.

Неоновым светом вспыхнут вживленные в ладони цилиндрические чипы, без которых в последние времена нельзя будет ни купить, ни продать, ни работать, ни отдыхать, ни узнать, ни забыть, ни понять