Бесконечное землетрясение - Эван Дара
От этой мысли он расслабляется. Когда он снова может владеть своими мышцами, то поворачивается на бок, смотрит вверх. Видит хорошо знакомую ему крапчатую темноту. Новое дуновение свежего воздуха касается его лица. Это успокаивает его еще больше. Он разжимает кулак, хотя даже не подозревал, что стиснул его.
Он смотрит в небо, начинает думать о себе как о чем-то другом. Как о стручке. О прорастающем семени. Может, даже украшении. Бинте для земной раны. Он останавливает течение этих мыслей. Напыщенность. Проповедничество. Печальное самовозвеличивание. Здесь нет ничего символического или типичного. Ничего мифического, мифотворческого. Он просто белка, корчащаяся в канаве. Одинокий, дрожащий, разваливающийся на куски, падавший столько раз, что не может ни сосчитать их, ни восполнить ущерб, пытающийся положить этому конец, вот и все.
Вибрирующая струна выпевает мелодию.
Да, говорит он себе. Убеждай себя в этом.
Утро с вытесненными за невидимый горизонт мыслями. Кроме мысли настолько насущной, что это и не мысль больше: нельзя терять время.
Он встает, потягивается. Постель собирать не надо, и он может идти сразу. Карабкаясь наверх, он ставит ногу на корень, торчащий из стены земли, тот с треском отламывается, он валится на землю.
Во второй раз ему удается вылезти. Он видит бесконечные заросли деревьев, игривое перекрестье солнечных лучей. Обдумывает долгий день, который у него впереди.
Нужно накормить себя хорошим завтраком. Он садится, вынимает морковь, фундук, сырой ямс, последнюю оставшуюся карамболу, чудесным образом частично не раздавленную. Он начинает есть, периодически останавливаясь. Когда свирепствует Q2, жевать во время сотрясения опасно.
В паузы между толчками он вгрызается в клубень ямса. Потом видит, подпрыгивая на лесной подстилке, уровень. Маленький похожий на карандаш металлический многогранник со столбиком жидкости, которая, в свою очередь, содержит пузырек воздуха, ходящий туда-сюда. Такой инструмент, он полагает, используется в строительстве. А также когда вешают картины на стену. Во время следующего прыжка он хватает уровень. Любопытная находка. Продолжая есть, он подносит инструмент к глазам, рассматривает пузырек, скользящий из стороны в сторону, появляющийся и исчезающий из виду внутри металлического рукава. Он наклоняет уровень, пузырек исчезает, его тошнит с такой силой, что он извергает содержимое желудка фонтаном, который брызжет далеко от скрещенных ног. Несколько последних капель пачкают ему желтым штаны. От кисло-горького вкуса во рту его трясет. Он хватает водоконус, полощет рот, сплевывает влево, ногой толкает землю и листья, прикрывая творожистый щиток, образовавшийся перед ним. Зачем, он не знает. Все равно этого никто не увидит.
Он говорит себе, что усвоил достаточно питательных веществ из тех упрямых кусочков, которые остались внутри него, убирает еду.
Через несколько минут шаткой ходьбы он уже не сможет найти каменистую канаву, которая ночью служила ему постелью. Деревья, колючие кусты, подстрекающие советы, нашептанные шевелящейся листвой, сливаются воедино. Лес есть лес, куда ни глянь. Просветы, проходимые коридоры между стволами являются в бесконечном изобилии. Ветви указывают путь во всех направлениях.
Он высматривает тени от деревьев, заметные на редких лоскутах света, которым удалось упасть на лесной ковер. В этих широтах тени в основном тянутся к северу. Деревья теперь будут его однофункциональным компасом. Ну, хотя бы так. Говорит он себе.
И все же его удивляет, что в лесу больше нет людей. Никто не ходит и не живет здесь. Стоящие деревья могут создать подобие укрытия. Или стабильности. Некоторые из них могут служить источником пищи. Гипотетически, если повезет, гамаком. Подъем левой ноги болит.
Он идет по направлению к предполагаемому северу, крутя руками, как крыльями мельницы, чтобы раздвигать ветви. Одна из них вонзается ему в середину левого плеча. Резкая боль, только бы не было крови. Он черепашьим шагом продвигается вперед, снова начинает вертеть руками.
Левым запястьем отодвигает ветку в сторону, успешно. Но думает он о той ветке, что его ужалила. Он не увидел острой ветви, и она его ужалила. Хотя место укуса теперь болит как будто меньше.
— Выбор за тобой, — говорил отец.
Хановер. Вот где они тогда были. Начало осени. Прогуливались по подстриженной лужайке перед Топлифф-холлом. Длинный фасад из незамысловатого коричневого кирпича, скромный вход, отделанный белой штукатуркой. Потертая бронзовая табличка с дурацким названием заведения. На лужайке странные диагональные дорожки, по которым они не ходили.
— Есть море хороших вещей, — говорил отец. — А также море просто ужасных. При желании или необходимости ты можешь найти что угодно, в любом количестве, легко и просто, без всяких проблем. Так что все зависит от тебя. Тебе выбирать, что именно ты хочешь впитывать.
Он видит три древотени, указывающие в направлении, куда он не идет, в направлении, которое должно быть севером. Нацеливается в ту сторону. Встает, ковыляя, удаляется от почерневшего овала на земле. Может, когда-то здесь разводили огонь для приготовления пищи или жгли мусор. Но: нет ни банок, ни обертки, ни журналов со свернувшимися краями. Ни бутылок, ни осколков стекла. Только ожог.
Он останавливается. От чего это обугленное черное пятно? Создано ли оно руками человека? Или ударом молнии? Может ли это быть результат внезапного возгорания? Служило ли оно какой-то цели? Он шагает быстро, продвигаясь, насколько может постичь, строго на север. Подъем левой ноги болит.
Густота воздуха меняется, пока он идет, становится менее гнетущей, терпимой, почти терпимой. В местах с повышенной влажностью листья внезапно опадают и блестят, его шаги смягчаются. Вставая, он чувствует на своем лице мерцание.
Он обходит куст, густо поросший белыми листьями, напоминающими скопления звезд на ночном небе. Он направляется к поляне; ее яркий, бороздчатый струящийся свет окаймляет стволы, ветви, порхающие среди растительности существа показным золотом. Он видит узкий проход между двумя упругими лианами, идет по нему. Перестает обращать внимание на свои падения.
Он бредет еще четыре часа двадцать минут. Его часы хорошо справляются с этой задачей — сообщать ему, сколько времени он потратил впустую. Вокруг простирается лес, пока все цвета не вырождаются в серо-черные тона. Но прелая опавшая листва на земле обозначает тропу. Вскоре другую. Он поджимает губы и сосет их, чтобы выделившаяся слюна увлажнила пересохший рот, языком размазывает ее вокруг каппы. Позволяет себе ощутить действие Q2, которое началось несколько минут назад. Он отдается на волю землетрясения, спотыкается на пути, по которому оно ведет его. Скатывается с возвышенности, видит, что лес редеет.
Насколько целеустремленно он вошел в лес, столь же слепо выходит оттуда. Ярмо деревьев он отодвигает прочь, расталкивая заросли руками. Приветствует солнце, которое мгновенно согревает ему подбородок.
Еще два шага, и перед ним
