Том 7. Сухой хлеб - Андрей Платонович Платонов
– Остудилась! – говорил ей Аким. – Зачем ты на ветру стояла? Будешь теперь знать!
– Мне давно уже недужилось, – отвечала больная. – Сверху пот выходит, а внутри я сохну вся. И до тебя я лежала, а ты вот пришел когда в гости, мне будто полегчало, я отдышалась, есть на кого поглядеть стало, а теперь вот опять. Это я не от ветра, я давно таю сама по себе… Когда усну, чувствую, что плыву я по водам куда-то и вода меня испивает, проснусь – и весу во мне мало, я легкая, словно и нет меня…
– А где сыновья твои живут, давай я за ними схожу, сюда их кликну, – сказал Аким.
Женщина подумала и не велела Акиму ходить.
– Пока не надо… Да они уже привыкли, что я хворая. Старшего нет – он на неделю в город уехал, а второй был недавно, он крупу принес и бутылку керосина, – теперь его долго жена не пустит; может, и зайдет когда тайком от нее…
На ночь Аким постелил себе на полу возле самой кровати больной хозяйки, чтоб услышать, когда ей плохо будет, и сразу проснуться на помощь.
Стало тихо и темно во всей деревне. Через окно были видны две звезды, еле светившие от своей слабости, и по временам они припотухали вовсе, а потом опять светились, неясно, как во сне. В дальних полях изредка покрикивали поздние перепела – один голос спрашивал, а другой отвечал. И опять было молчание, и через приоткрытую дверь в сени прохладно пахло со двора свежей травой, напитавшейся росой.
– Спать пора! – сказал Аким и повернулся на правый бок.
– Спи, – ответила ему больная хозяйка с кровати. – Я костыль тут один поставлю, около твоей головы. Когда я буду холодеть, я им постучу об пол, ты проснешься и попрощаешься со мной. А сейчас спи.
– Ладно, – произнес Аким и уснул.
Он проснулся в страшной тьме, даже две слабые звезды ушли, на небе за окном, там теперь ничего не было – пустая тьма, и перепела умолкли в дальней ржи. Акиму снова захотелось спать, но он боялся теперь закрыть глаза, чтобы кто-нибудь не подполз к нему невидимо во мраке или не показался снаружи в окне.
– Аким, – тихо сказала больная женщина. – Это я тебе костылем стучала. Встань ко мне, засвети огонь. Мне худо, я стыну вся.
Услышав голос хозяйки избы, Аким перестал бояться тьмы и ночи; он потянулся в теплоте сна, закрыл глаза и, серчая, что не может тотчас встать, решил лишь подремать чуть-чуть и сразу подняться: хромая старуха не успеет остыть, она привыкла хворать, сама говорила. Стараясь вспомнить, что нужно проснуться, Аким уперся рукою в подстилку и, забыв сам себя, положил голову обратно на подушку. Но сквозь сон Аким услышал стук, который все приближался, – точно издали, еле слышно кто-то шел к нему или просился в его сердце, а он не мог подняться навстречу ему и ответить.
Костыль стучал по полу около уха Акима, больная женщина шепотом звала мальчика, но Аким бормотал в детском сне и не мог пробудиться. Женщина застучала костылем сильнее. Аким открыл глаза и вспомнил больную. Костыль перестал стучать, он покойно стоял нижним концом около самой головы Акима. Теперь было тихо; Аким прислушался – хозяйка редко и тягостно дышала, но больше не звала его. «Уснула, – решил Аким, – пусть спит, к утру ей полегчает». Он осторожно взял костыль и спрятал его под кровать, чтобы хромой хозяйке нечем было стучать и чтоб она спала, и Аким опять уснул.
У женщины, лежавшей на кровати, замирало сердце от старой слабости; она старалась глубже дышать и уснуть поскорее, но руки у нее холодели и теряли силу, она боялась, что не поднимет ими костыля, не успеет разбудить Акима и умрет одна, ни с кем не попрощавшись. И она снова позвала Акима еле шепчущим ртом, а затем протянула руку, чтобы постучать костылем, но костыля не было. «Он упал на пол, – подумала больная, – подняться за ним я сейчас не могу, мне и пошевелиться мочи нет; я подожду умирать до утра, буду дышать и проживу, пока не проснется Аким, нечем его разбудить».
Она прожила до утра. Аким выспался и проснулся.
– Ты жива? – спросил он хозяйку.
– Жива еще, – ответила женщина с кровати. – Мне легче будто стало и в сон тянет, я всю ночь не спала… Укрой мне ноги потеплее, достань мою шушунку из сундука. Обед сам себе сготовь – крупа в кадушке в сенцах стоит, сала себе отрежь…
– Сготовлю, – согласился Аким. – Опять жить будешь, только отоспишься?
– Как отдохну, так опять поживу, – пообещала больная хозяйка.
– Живи, – сказал Аким. – А я пообедаю и дальше пойду – на шахты.
– Ступай, – тихо произнесла хромая женщина. – С шахт назад ворочаться будешь, заходи опять гостить ко мне.
Аким укрыл ноги хозяйки шушункой поверх одеяла, подбил ей подушку и ответил:
– Зайду… Я нескоро ворочусь, а к тебе все одно приду. Тогда я заработок домой понесу и тебе гостинцев куплю иль обновку какую.
– Шаль мне купи, хоть полушалок, чтоб я не стыла, – попросила старая женщина.
– Из шерсти, – сказал Аким. – Я знаю. У моей матери была шаль, отец ее продал и пшена купил.
После обеда Аким взял себе кусок хлеба побольше и пошел на большак за деревню. Отец ему говорил когда-то, что по этой большой дороге все люди на шахту идут, и дядя ушел…
Вернулся Аким обратно нескоро – через пятьдесят пять лет. Из этих пятидесяти пяти лет отсутствия каждый день он хотел уйти домой, но ему нельзя было: то нужда и работа, то свои дети, то тюрьма, то война, то прочая забота, – так и прошла вся жизнь: небольшое мгновенное время, как убедился Аким. Весь свой век он готовился к чему-то наилучшему и томился, но не мог опомниться, пока не стал стариком. И теперь, в старости, он опять стал одиноким и свободным, каким был в детстве. Дети его выросли и живут сами по себе, а жена умерла.
И тогда старый Аким пошел домой. Где был большак, откуда он тронулся на шахты, теперь проходила железная дорога. Но Аким не поехал по железной дороге, а шел по обочине ее пешком.
В
